Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила

Веревочная подошва… Я балансировала на последнем камне перехода, когда вдруг осознала значительность этого открытия. Я была так ошеломлена неожиданной мыслью, что, покачавшись на одной ноге, наподобие Эроса на Пикадилли[31], оступилась в воду. Но, встревоженная, я почти не обратила на это внимания, выбралась из речки и, стараясь не повредить этого красивого, прямо хоть для полицейского, следа, остановилась, стряхивая с ног воду и напряженно размышляя.

Возможно, что, как я сперва и подумала, это был след пастуха. Но если это так, значит у него такая же обувь, как у Марка.

Это, конечно, было возможно, но все-таки казалось маловероятным. Большая часть греков, деревенских жителей, носили либо парусиновые шлепанцы на резиновой подошве, либо на резиновой же подошве легкие парусиновые туфли со шнурками, многие мужчины и некоторые женщины ходили в башмаках, потому что летом засушливые поля кишели змеями. Но туфли на веревочной подошве были редкостью, это мне было известно потому, что они мне нравились, и я хотела купить на отпускные дни такую обувь и в Афинах, и в Ираклионе, но безуспешно.

Так что хотя и возможно, что у критского пастуха были эти веревочные подошвы, но гораздо вероятнее, что тут был Марк.

При этой мысли я распрямилась, сосредоточилась, пытаясь внести коррективы в свои планы.

Отпечаток подошвы, несомненно, был утренний. Что бы ни случилось вчера вечером, это значило, что Марк был способен достаточно хорошо передвигаться и направился из деревни не к хижине, а к каику.

Я закусила губу, раздумывая. А не мог ли он уже узнать то, что я собиралась ему сообщить? Не пробрался ли он каким-либо образом на мельницу до того, как София сумела уничтожить следы ее обитателя?

Но тут я себя одернула. Сколько ни рассуждай, ничего не добьешься. Все равно надо пытаться его найти… И похоже на то, что задача упрощалась, потому что были и другие отпечатки…

Второй – гораздо менее отчетливый, чем первый, но достаточно заметный; затем еще один – запыленный и полустертый; и еще один… потом следы обрывались на сухой каменистой почве.

Я остановилась, не зная, что делать. Я разглядывала раскаленную, запекшуюся почву, на которой даже несметное количество следов крошечных раздвоенных копыт терялось во взбитой пыли. Здесь, в этом узком ущелье, зной, не смягчаемый ни малейшим дуновением ветерка, излучался неумолимым небом, словно из-под зажигательного стекла.

Я поняла вдруг, насколько мне жарко и как хочется пить. Я повернула назад в тень, сняла с плеча сумку и нагнулась, чтобы попить…

Четвертый отпечаток был – он четко оттиснулся на влажной земле под кустом, прямо у меня перед глазами.

Но не на тропе. Человек ушел с нее вверх по дну ущелья через заросли деревьев рядом с водой. Он пробирался не к каику. Под прикрытием зелени он свернул в сторону хижины.

Я перекинула сумку через плечо и, пригнувшись, шагнула под гирлянду клематиса, чтобы идти за ним.

Если я хотела теперь двигаться незаметно, укрытия здесь было предостаточно. Узкую ленточку притоптанной земли, которая кружила между деревьями, едва ли можно было назвать тропинкой. Никто, кроме крыс, кажется, не пользовался ею, правда иногда все-таки попадались не очень ясные отпечатки веревочных подошв. Деревья были хилые, с тонкими стволами и жидкой листвой: осины, белые тополя и какие-то незнакомые мне – с тонкими, круглыми, похожими на облатки листьями, которые, мерцая зелеными пятнышками, пропускали солнечный свет. Между стволами деревьев – буйство зарослей; к счастью, это были главным образом низкорослая жимолость и дикий клематис. Где мне приходилось продираться сквозь них, я с радостью отмечала различные признаки того, что и Марк пробирался этим путем. Глазастый Аргус[32], победно подумала я. «Девица Робинзон» собственной персоной. В конце концов, неплохо сработано! Марку пришлось бы признать… и тут настроение у меня резко упало, прямо до самого мрачного. Но я упорно продолжала брести дальше.

Уклон речки стал круче, а мой путь – сложнее. Признаков присутствия человека мне больше не попадалось, да и следов, если и были, я больше не видела. Воздух на дне оврага был неподвижным, а тень – легкой: свет все-таки проникал сквозь листву. Я остановилась, собственно, чтобы еще раз попить, но, вместо того чтобы пить, с неожиданной решимостью отвернулась от воды, села в тень на упавший ствол дерева и раскрыла сумку.

Мне было жарко, я устала и совсем утратила присутствие духа. Никто мне не поможет, если я свалюсь тут от усталости. Если уж новость, которую я несу, лишает меня мужества, следует подкрепиться, пока не поздно, подумала я.

Я откупорила бутылку «Царя Миноса Второго» и, с благословения Фрэнсис, которая настояла, чтобы я взяла бутылку с собой, отхлебнула такой глоток, который сделал бы честь миссис Гэмп и ее чайнику[33]. После этого я почувствовала себя настолько лучше, что из почтения к богам места совершила возлияние им – плеснула немного вина на землю и принялась за ланч.