Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила

Что касается убийцы, я решила теперь, что это Джозеф, и, спокойно все обдумав, была почти уверена, что не ошибаюсь. Ну а если бы я встретила его по дороге, у меня достаточно убедительных оправданий, почему я тут разгуливаю (в том числе и собственный совет Стратоса посетить византийскую церковь). Мне надо будет только поосторожнее обмениваться сигналами с Марком и Ламбисом, а потом уж они, несомненно, сами подумают о том, как меня обезопасить. Странно было, что эта мысль не раздражала меня, как вчера. Сегодня я не могла думать ни о чем, кроме как о том моменте, когда мне придется выложить ужасную новость и тем самым взять на себя ответственность за дальнейшие действия.

От святыни, где я оставила Фрэнсис, узкая тропинка вывела меня мимо лимонных деревьев на открытую местность над плато. Как и дорога от моста, тропа выглядела так, будто по ней часто ходили деревенские отары, и я подумала, что, может быть, она в конце концов соединится со старой горной дорогой, которая ведет к церкви и к старой гавани.

Так и оказалось. Очень скоро моя узкая тропка повела меня вверх по голой, растрескавшейся скале, тут кто-то попытался нагромоздить камни и устроить более широкую и, без сомнения, более ровную дорогу вдоль склона.

Стало жарко. Здесь на горе не было деревьев, лишь изредка попадались тонкие тополя с белыми, как кость, ветками. Из трещин скалы пробивался чертополох, и повсюду на сухой пыли танцевали маленькие желтые цветочки на тонких, как ниточки, стебельках, которые позволяли им трепетать на ветру в двух дюймах от земли. Эти очаровательные крошки миллионами золотых пылинок танцевали, сверкали под лучами солнца, но я тащилась по ним, почти не обращая на них внимания. Не было места для радости, для меня теперь не существовало ничего, кроме каменистой дороги и тревожной мысли, которая мною владела. Я брела по жаре уже устало. Нет, скорее с такими налитыми свинцом ногами, как невольный вестник несчастья.

Тропа поднималась в гору неравномерно. Иногда она вдруг резко изгибалась кверху, и мне приходилось карабкаться, а это не менее трудно, чем выбираться из сухого русла. Потом передо мной вдруг оказывался участок ровной голой горячей скалы, и некоторое расстояние вдоль склона я преодолевала без особых усилий. Порой, приводя меня в ярость отсутствием логики, дорога круто уходила вниз, где росли чертополох и дикие фиговые деревья, местами поваленные южным ветром, и я шагала по пыли и мелкому камню. Время от времени, когда дорога переваливала через открытый гребень горы или огибала колючие заросли, она хорошо просматривалась с высоких гор, в которых пряталась пастушья хижина; но можно ли отсюда увидеть выступ Марка или мог ли он, если все еще был там, увидеть меня, я не знала.

Я не отрывала взгляда от ближнего пейзажа и продолжала двигаться вперед. Пока я доберусь до кипарисовой рощи, времени, чтобы обнаружить меня со склона, вполне хватит. Странные противоречивые чувства облегчения и ужаса овладели мной, когда я, обогнув утес, увидела наконец темный на фоне длинного открытого склона горы массив кипарисов.

Расстояние до них еще было приличное. Примерно на полпути к ним я увидела зазубренную скалу, окаймленную зелеными верхушками деревьев, которая протянулась почти параллельно глубокому узкому, постепенно расширяющемуся ущелью, с которого начались мои приключения. Именно в начале этого ущелья Ламбис прятал вчера провизию в дуплистом оливковом дереве.

Теперь уклон был вниз, к ущелью, и я наконец передохнула на его краю, там, где тропинка вдруг круто спускалась к воде. В этом месте речка сильно расширялась, и по мелкой воде кто-то положил камни для перехода.

Ниже по течению речка образовывала неглубокую заводь, вода из которой стекала в другую заводь, окруженную густым кустарником. Выше по течению, там, где мне, по-видимому, предстояло идти, глубокое извилистое ущелье густо заросло деревьями, верхушки которых я видела издалека. Тут была самая густая растительность, какая мне встречалась на пути, с тех пор как я оставила в лимонной роще Фрэнсис.

И хотя разум теперь говорил мне, что нет необходимости прятаться, инстинктивно я все же направилась к притененной кустами заводи и, решив, что если уж отдыхать, так лучше там, стала спускаться.

На обоих берегах тропа у воды расширялась, образуя глинистую площадку, истоптанную овцами. Вероятно, еще со времени Миноса здесь прогоняли отары на высокогорные пастбища, и здесь, на водопое, животные скапливались, месили вязкую грязь, разбрызгивали воду. Отара проходила недавно: на другом берегу не успевшая высохнуть глина сохранила свежие следы животных, а кроме того, я увидела не очень отчетливый отпечаток сандалии пастуха. Он поскользнулся на глине, носок и пятка следа были смазаны, но спиральный рисунок веревочной подошвы был отлично виден, как на фотографии.