Лунные горы

Женщины — пожилые женщины в наглухо повязанных черных платках — стояли у братской могилы партизан-верейцев, павших в годы фашистской оккупации.

— Хорошо, что здесь их похоронили, — сказала одна из женщин. — Молодежь гуляет — мимо проходит…

Я прочитал фамилии и посмотрел на даты рождения и смерти: под серым камнем лежали совсем молодые люди.

«Матери», — с грустью подумал я о женщинах.

И лишь когда ушел со сквера, меня резануло: не матери — жены и невесты; ведь четверть века прошло с начала войны, и были тогда эти пожилые в черном женщины вдвое моложе…

На обратном пути я купил в киоске свежую «Комсомольскую правду» и неожиданно обнаружил там письмо редактору под названием «Африка не забудет!». Я посмотрел на подпись: Рутаремара Эварист, студент из Руанды.

Рутаремара Эварист рассказывал в письме, что в дни разгрома гитлеровской Германии выходившие в Руанде газеты всячески расхваливали западные державы и ни словом не обмолвились о Советском Союзе… Он уверял, что теперь в Африке знают, какую роль сыграла наша страна и в победе над фашизмом, и в распаде колониальной системы…

…Демонстранты маленькими группами сходились к трибунам на митинг, а энтузиаст-общественник все заводил и заводил песню о погибших «у незнакомого поселка, на безымянной высоте…».

Вновь шагая по шатким досточкам через мелкую прозрачную Протву, я думал теперь не только о бесконечных братских могилах, разбросанных по моей стране, но вспоминал и свою встречу с руандийцами на чайных плантациях Уганды.

Наконец перед нами снова Нил. Это еще не самые истоки, но это уже Нил, и в памяти моей стройными рядами выстраиваются географические названия: Александрия, Каир, Луксор, Ком-Омбо, Асуан, Абу-Симбел, Хартум… И теперь — Джинджа. Я с удовольствием повторяю эти названия, с каждым из которых — кроме последнего — у меня связаны дорогие, вновь оживающие воспоминания, и мне не терпится поскорее приблизиться к Нилу, но это не так-то просто, как может показаться: мы стоим в хвосте весьма длинной очереди. Нил здесь перегорожен плотиной Оуэн-фолс, по которой проходит шоссейная дорога, и за проезд следует платить. Гидростанция и соответственно плотина в Уганде принадлежат государству, и в отличие от Момбасы деньги идут в государственный карман.

За нас расплачивается Дэвид — точнее, «Экваториальное агентство», обслуживающее нашу группу и принадлежащее мистеру Артуру Фернандесу, — и мы наконец переезжаем плотину и видим слева от себя облака водяной пыли: там, наверное, вырывается из тоннелей нильская вода.

А потом мы сидим в отеле и пьем оранжевую «фанту» — лимонад, соперничающий в Африке с кока-колой, — и отнюдь не без удовольствия обедаем. В нашем распоряжении — «шведский стол», или «холодный стол», как его тут еще называют, заставленный закусками, и притом отменными. В Швеции на «шведском столе» преобладали селедки разнообразной и удивительно вкусной засолки — они мне больше всего запомнились, во всяком случае, — ну а здесь, в Уганде, преимущество отдано ананасам, бананам, апельсинам, ассорти из тех же фруктов, помидорам, огурцам под особыми соусами, салатам, папайе, даже свежей капусте…

Я великий любитель всего зеленого и соленого, и гастрономические наслаждения мои были бы безраздельны, если бы не приходилось поглядывать на часы. До истоков Нила полчаса ходьбы, но план есть план, и сначала нас повезут на гидростанцию Оуэн-фолс… А день и ночь возле экватора — они удивительно согласованно действуют: двенадцать часов — дню, двенадцать часов — ночи, и никаких тебе сколько-нибудь серьезных отступлений от правила.

Дэвид не обедает с нами, но мы видим его стройную фигуру в светлом костюме, весьма энергично вышагивающую по холлу. Дэвид нервничает — поездка на чайную плантацию выбила его из колеи, а он обязан точно следовать программе.

Не знаю, на всех ли так действуют вкусные блюда, но был у меня такой момент, когда я на некоторое время забыл об истоках Нила.

Отель, в котором мы ланчевали и пользовались шведским столом, по-английски назывался «Крестид-крейн-отель». В дословном переводе это «журавль с хохолком».

Точнее — венценосный журавль, и тут никаких кавычек не требуется — это название птицы, ставшей символом Уганды, и эта птица действительно живет в Африке, и ее без всякого труда можно увидеть в Московском зоопарке.

Венценосный журавль — синий силуэт его изображен даже на бумажных салфетках отеля — удивительно красивое создание природы. И удивительно нежное, мирное, грациозное. У него золотистый пышный хохолок, черный лоб и черный клюв, красный нагрудник и голубовато-серое оперение шеи и груди, и белые подкрылья, и черный хвост, и голенастые, длинные, но изящные ноги, способные бесконечно вышагивать по болотам Уганды и другим странам Африки тоже.

Уганда, бывшая колония Англии, обрела независимость 9 октября 1962 года. Национальный флаг Уганды образует сочетание черно-желто-красных полос, а в середине — белый круг, и в центре белого круга — венценосный журавль.