Лунные горы

Хозяйка отеля, узнав, что двое из наших собираются бродить по окрестностям Палм-Бича, а художница в тех же окрестностях работать, — хозяйка неожиданно разволновалась: оказывается, в районе Палм-Бича объявились львы-людоеды, погубившие нескольких человек, и недавно приезжали охотники отстреливать их.

— Нескольких львов убили, — говорит нам хозяйка, но где гарантия, что убили именно людоедов и всех людоедов?

У хозяйки в этом уверенности нет.

— И вообще львы постоянно подходят к отелю, — уверяет она. — Будьте осторожны и не уходите дальше африканской деревни. — Хозяйка махнула рукой в сторону от берега.

К нашему желанию прокатиться на моторной лодке она отнеслась более благосклонно.

— Пожалуйста, — говорит она, — но я должна вас предупредить, что, когда горы на той стороне залива в дымке, может подняться ветер. О, я тут все изучила, чтоб им было пусто.

Кому — «им» — я не понял, а хозяйка на несколько секунд странно умолкла.

— Не боитесь?

— Нет, — за всех ответил Липец. Совсем недавно он, как специалист по Малави, рассказывал мне о свирепых (каких же еще!) штормах «мвера», внезапно разыгрывающихся на Ньясе, но сегодня «мвера» ему нипочем!

— Маруа! — громко кричит хозяйка, и в холле появляется высокий, стройный бой в выцветшей рубашке и шортах. — Джентльмены хотят прокатиться…

Бой исчезает, чтобы приготовить лодку, а мы идем в свои домики за фотоаппаратами.

— Между прочим, — назидательно говорит мне Липец, — такие густые сетки на окнах — не случайно. Дело не только в москитах. Иногда на Ньясе бывают так называемые туманы кангу, или просто нкангу…

Мне это очень нравится: «кангу, или просто нкангу» — сразу чувствуется специалист, — и я почтительно помалкиваю.

— На самом деле это не туман, — все так же назидательно говорит Липец, — а плотные тучи крошечных мошек… Бывало, что в их облаке задыхались рыбаки… Правда, на берегу дело обстоит проще: малавийцы ловят нкангу и пекут из нее лепешки.

Аналогичные явления — я имею в виду не выпечку лепешек, а роение мошки — случаются и над озером Виктория: там их тучи называют «птицами Конго». Явление это довольно удачно описано Догелем, но о погибших от удушья рыбаках он почему-то не упоминает. «Фантазии не хватило», — самому себе объясняю я, малодушно не решаясь, впрочем, спорить со специалистом.

…Итак, мы отправились в плавание по Ньясе — кроме меня и Липеца, еще Панкратьев и Мамлеев, — в плавание по заливу Обезьян, ибо так называется южная оконечность озера («Манки-бей» — точнее, «бухта маленьких обезьян»). Сняв с себя все лишнее, мы остались в купальных костюмах, подставив спины уже низкому солнцу, которое пекло словно в полдень.

По-моему, никто из русских до нас не плавал по Ньясе. Не знаю, как мои товарищи, но я чувствовал себя первооткрывателем, чуть ли не португальцем Гашпаром Бокарру, который еще в 1616 году вышел на реку Шире и берега Ньясы. Португальцы искали тогда удобный водный путь от среднего течения Замбези к Индийскому океану и ответственную эту задачу поручили именно Бокарру, о котором мы даже не знаем, когда он родился и когда умер… На худой конец я согласился бы оказаться и на месте Ливингстона, несколько раз побывавшего на Ньясе в прошлом веке и составившего первую карту озера…

Вот так. Я немножко повздыхал по поводу исторической несправедливости, но и само по себе было великолепно, что плыли мы в тот вечер вдоль берегов Ньясы.

Они, берега, в заселенной части походили на пальмовый лес, а там, где деревни отступали от берега, надвигались на озеро плотные заросли тростника и папируса.

Маруа обещал нам показать бегемотов, и мы отправились на поиски их — надо же иметь хоть какую-нибудь цель! Каждый из нас по очереди вел лодку, сменяя Маруа, но бегемотов мы не нашли, как ни старались. Видели лишь крупных белых орланов с угольно-черными крыльями, белых и черных цапель, бакланов и пестрых «опрокидывающихся» рыболовов.

Вода была сине-темной, совсем непрозрачной, и дно не проглядывалось даже на мелком месте. Лодку покачивало и нас обдавало прохладными брызгами. Мы переплыли залив Обезьян, сфотографировали деревню, в которой тоже оказались кокосовые пальмы (надо полагать, они завезены с океана), и повернули обратно.

Мы не стали вновь плутать у берега и пошли напрямик. Я устроился на передней скамье, поставив ноги на якорь. Качало все сильнее, и все чаще веера брызг накрывали лодку. Голубоватая дымка, которая смущала хозяйку Палм-Бича, к вечеру сгустилась, и силуэты возвышенностей, окружающих залив расплылись в ней, почти утратив свои очертания.

На западе солнце окрасило небо в розовый цвет, а голубой туман стал серебристо-желтым, и розовое постепенно смешалось с серебристо-желтым, и весь горизонт на западе засветился своим внутренним спокойно-нежным светом.

Потом розовый цвет погустел, стал фиолетово-красным, а серебристо-желтое сияние превратилось просто в серебристое; вверху цвета расслоились: на переходе от синего купола неба сияла серебряная полоса, а чуть ниже— нежно-фиолетовая, и рдяное солнце медленно опускалось к земле как сквозь плотную, затопившую небо воду неожиданной окраски.