Лукавый взор

Я уже свое отвоевал. Мои руки по локоть в русской крови. Нас было двести тысяч, когда мы шли в Россию. Что осталось от нас? Вернулась ли домой хотя бы пятая часть?.. Но ничего, и этого достаточно, чтобы заразить ненавистью к русским всю Францию, чтобы передать ее женщинам, которые не дождались мужей, детям, которые выросли без отцов. По слухам, император Александр все простил Франции, но Франция никогда не простит русским этого поражения! Если бы я мог вернуться, то отправился бы в банк Франции, произнес цифры тайного пароля: „méridien de Paris“, взял свои деньги – и купил бы готовую газету, которую переименовал бы в „Бульвардье“, или основал бы новую с тем же названием. И в своих статьях я разжигал бы ненависть к России, раздувал бы этот костер, пока он не воспламенит молодые сердца той же страстью, которую испытывали мы – солдаты Наполеона, когда начинали „Вторую польскую войну“…

Я противоречу сам себе? Я проклинал Наполеона за свою сломанную жизнь, а сам хочу сломать жизни другим?

Я сам не знаю, чего я хочу.

Нет, знаю!

У меня ничего нет, кроме моей жизни, чтобы предложить взамен… так вот, я отдал бы все дни, которые отмерит мне Бог, все свои нетронутые богатства, все свои несбыточные мечты за один лишь взгляд на голубую, невероятно голубую, причудливо-голубую воду Фосс Дион… как бы я хотел вновь коснуться ее, вновь окунуться в нее…»

…Едва забрезжил рассвет, когда, подслеповато моргая покрасневшими, измученными глазами, прочитавший все, что написал Араго, хмельной от усталости, Державин побрел на кладбище и сел на могиле Дмитрия Видова, на сей раз найдя ее безошибочно.

Светлая полоса перерезала горизонт, небо наполнилось голубым светом. Он постепенно усиливался, и вот перешел в медно-красный цвет утренней зари; все небо заполыхало, стало багряным, затем посветлело и заблистало солнечно…

Державин коснулся ладонью заросшего холмика, сплел пальцы с травой, проросшей из тела человека, который лежал там, глубоко в земле.

– Зачем? – спросил хрипло. – Зачем ты мне сказал про Араго?

Ответа не последовало, ответ пришлось искать самому, но через некоторое время, когда встревоженный Романчук нашел своего гостя, Державин уже все понял и догадался обо всех возможных ответах. Он оставил соседу деньги, чтобы тот поставил кресты и оградки на могилах Державиных и Константиновых, не забыв, само собой, и про могилу Видова, совершенно правдиво объяснив, что встретился во Франции с его родней и многим ей обязан. Потом Державин раздобыл мешок, куда переложил записки Араго из сундучка, навьючил мешок на своего коня, пополнил запас провианта, чтобы хватило на три дня пути, и отправился в обратную дорогу – в Минск, точно зная, что скажет своему полковнику и что отпишет генералу Чернышеву. При этом он был совершенно уверен, что его предложение будет принято и одобрено. Конечно, предстояло еще многому научиться, чтобы стать другим человеком, но Державин знал, что добьется своего. Он будет защищать свою страну, он будет противостоять таким ее ненавистникам, каким стал Жан-Пьер Араго, и особое, горделивое наслаждение доставляла ему мысль, что он наденет личину врага и обратит замышленное зло в добро.