Лукавый взор

Пришла! Вот же противная девчонка… да благословит ее Бог!

– Дер-жа-вин, скорей! – всхлипывая позвала Фрази, до половины просунувшись в окошко. – Я принесла нож! Только у меня юбка зацепилась за какой-то сучок! Я не могу к тебе пролезть, а они едут! Я видела их фиакр! Он поворачивал с улицы Турнель! Они сейчас будут здесь!

– Беги отсюда! – взревел Державин. – Беги, чтобы они тебя не заметили!

– Меня не видно со стороны двора! – пропыхтела Фрази. – И с улицы не видно. За меня не беспокойся. Ах, никак не могу отцепить юбку! Погоди, я сейчас ее обрежу!

Державина била дрожь от страха за эту маленькую дурочку, да и за себя, что скрывать, но, кажется, еще никогда в жизни ему не было так смешно, как в эту минуту!

– Оставь юбку в покое! – рявкнул он, едва удерживаясь, чтобы в голос не захохотать. – Просунь нож в окно и держи его двумя руками покрепче. И сама тоже держись.

«Чем же она будет держаться, если руки ножом заняты?!» – спросил Державин сам себя, но ответа на этот вопрос искать не стал, а приложил все силы для того, чтобы добраться до Фрази – прыжочками, падая, перекатываясь по полу, да как угодно! – только как можно быстрее. В последнем неосторожном рывке он едва не напоролся грудью на выставленное острие ножа, однако сумел удержаться в последний момент, повернулся к окошку спиной и, согнувшись, поднял руки как можно выше.

– Режь веревку! Пили ее! – приказал, задыхаясь.

Фрази пыхтела за спиной, старательно работая ножом, а Державин работал вывернутыми руками, силясь перепилить веревку и считая мгновения по ударам сердца. Метались мысли: «Почему Каньский вернулся? Других пленных привез? Нет, вряд ли, из Пале-Руайаля таких же дурней, вроде меня да бедных Коломийцева и Покровского, можно только ночью увезти. А может быть, что-то случилось? Может быть, этот погреб и этот дом стали небезопасными? Тогда Каньский вернулся, чтобы увезти отсюда трупы… и меня. Живого или мертвого. Наверное, все-таки убьет сначала, а потом труп увезет. Каньский и его сообщник затаятся где-нибудь в укромном уголке, а ночью мертвое мое тело разрубят на части и подбросят на ступени особняка Талейрана…»

Веревка упала! И сразу же из онемевших от усилий пальцев девочки вывалился нож – на счастье, упал он в погреб, прямо к ногам Державина!

Державин повернулся:

– Как только они войдут в дом, беги отсюда. Только чтобы тебя не заметили! Поняла? И больше не высовывайся, сиди дома!

– Да я не могу юбку отцепить, говорю же! – прошептала Фрази. – Ой, я сейчас в подвал вывалюсь!

И она правда чуть не вывалилась – Державин едва успел ее подхватить и с силой вытолкать обратно за окно:

– Ладно, тогда здесь затаись, душенька, спасительница моя! Если не отцепишься, то с места не тронься, пока они не уедут. Что бы ни происходило – сиди, тихо сиди, не дыши, не кричи. Поняла? Иначе убьют и тебя, и отца с матерью. Молчи!

Легонько чмокнув вспотевший белый лоб между кудрявыми прядями, Державин отшатнулся от окна, схватил нож, в два взмаха освободил ноги и, не чуя болезненных мурашек и судорог, которые сразу начали колоть и скручивать мышцы, захромал к двери, за которой уже слышались шаги и невнятные голоса. Он хотел встать под прикрытием створки и напасть с ножом на того, кто войдет первым… да он готов был голыми руками их рвать, этих тварей!

Как не вовремя вернулись Каньский и его сообщник… Но и на том спасибо, что не раньше! Державин теперь не валяется связанным, беспомощным, готовым к разделке – он вооружен. Внезапно вспомнилось – вот уж очень к месту! – как в госпитале, где он лечил свою раненую ногу, один из хирургов, побывавших некогда, еще до войны, в Париже, развлекал раненых рассказами о смешных названиях улиц французской столицы. Якобы есть там улица Кота-Рыболова, улица Большого Валуна, улицы Плохих Парней и Хороших Ребят, улица Мармозетов, то есть Уродцев, улица Вооруженного Человека… Тот врач еще какие-то названия упоминал, но улица Вооруженного Человека особенно запомнилась Державину и пришла на ум потому, что сейчас он ощущал себя не просто перепуганным пленником, а вооруженным человеком… благодаря Фрази!

«И в жизни, и в смерти век ее помнить буду! Век за нее молиться буду!»

Державин был так занят своими мыслями, что не заметил, как наступил босой ногой на стеклянный осколок. Крик подавить удалось, но равновесия он не удержал: шатнулся в сторону и задел валявшиеся на полу бутылки. Те раскатились с грохотом и звоном!

И тишина воцарилась за дверью, где Каньский и его сообщник только что шумно возились с замками…

Теперь они готовы к нападению!

В ярости Державин схватил бутылку и запустил в дверь, словно гренадер былых времен, который бросает во врага свою гренаду[103].

– Будь ты проклят, Каньский! – взревел он, наклоняясь за очередной бутылкой, и тут взгляд его упал на другую дверь – на ту самую, которая была заложена изнутри.

Он и забыл про нее! Нет, счел эту преграду непреодолимой. А вдруг она преодолима?..

Нужно было время, время! Несколько минут… выиграть их, прежде чем войдут убийцы!