Лукавый взор

Песня закончилась, и Державин от наступившей тишины ощутил себя таким одиноким, что начал было петь снова, однако услышал какой-то шум.

Каньский возвращается… Смерть идет.

Он повернул голову в сторону двери и набрал побольше воздуха, чтобы пропеть оскорбительные слова в лицо врагу, однако шум исходил с другой стороны.

Державин повернулся туда и увидел, что в узкое окошко, через которое сочился скудный свет, просунулась чья-то голова. Лицо было занавешено длинными кудрявыми волосами. Маленькая ручка нетерпеливо откинула волосы, и раздался взволнованный детский голосок:

– Дер-жа-вин, это ты?

– Я… – ответил он, не сразу сообразив, что с ним говорят по-русски, хотя голос звучал словно бы и не по-русски.

– А это я! – воскликнула радостно девочка. – Это я! Меня зовут Фрази! Ты меня помнишь?

Державин не поверил глазам, увидев ту же самую малышку, которую вчера поутру выдернул из-под копыт при проезде по парижским бульварам. Правда, вчера она была одета во что-то нарядное, синее, бархатное, а сейчас на ней оказалось простенькое серое платьице.

– Ты меня спас! – радостно воскликнула девочка. – А теперь я спасу тебя!

Милая глупышка Париж, 1832 год

– А ты знаешь, что находится в середине Парижа? – спросила Агнес. Голос ее дрожал от еле сдержанного смеха, а пальчики шаловливо поглаживали несколько вспотевшую шею любовника.

Араго с трудом сдерживал раздражение. Неизвестно, что бесило его больше: ползанье пальцев по шее – это напоминало докучливую муху! – или дурацкий вопрос. Он был вроде предыдущего: «Для чего Анри IV, ненавистник всякой пышности, имел золотые шпоры?» Обычно такими загадками развлекаются школяры. Иногда подобные вопросы задают иностранцам, чтобы поставить их в дурацкое положение. Или такая глупость и в самом деле может развлекать Агнес?

Араго осторожно убрал ее руку и устало вздохнул:

– Анри имел золотые шпоры, чтобы пришпоривать свою лошадь, в середине Парижа находится буква Р. А ты знаешь, почему воробей может съесть горсточку овса, а лошадь не может?

Агнес так и залилась счастливым детским смехом:

– Конечно, знаю! Ну сам посуди, как воробей может съесть лошадь? А теперь ты отгадай: «Из-за тебя я бью себя, из-за себя я бью тебя». О ком идет речь?

Араго приподнялся на локте и задумчиво взглянул на полуобнаженную Агнес. Однако размышлял он вовсе не над ответом на ее незамысловатый вопрос.

«Кто это сказал: „Не достигнув желаемого, делайте вид, будто желали достигнутого“? – пытался вспомнить Араго. – Кажется, Монтень. Да, он… Мудрый совет мудрого философа. Больше мне ничего не остается делать, как ему последовать!»

Нет, ну в самом деле! Что он получил? Тщедушное, однако весьма искушенное тело (невинность Агнес существовала, как выяснилось, только в воображении Араго: едва войдя в свою комнатушку, она толкнула нового знакомого на стул, задрала юбку, вскочила ему на колени верхом и принялась ерзать так ретиво, что наш герой едва успел отстегнуть лацбант, размышляя при этом, кто же кого ввел в грех: он – простодушную модистку или не обремененная добродетелью модистка – его, этакого скромника), проворный расчетливый ум, когда речь шла о том, чтобы выпросить у авантажного любовника новую шляпку, ботинки, пелерину, веер, зонтик, роскошное платье, – и впечатление полного отсутствия этого ума, когда Араго пытался завести мало-мальски серьезный разговор.

Частенько Агнес начинала причитать:

– Ты делаешь мне так мало комплиментов! Один мой любовник говорил мне своим приятным голосом: «Ты так прекрасна, что я готов тебя съесть!»

Араго с трудом удерживался, чтобы не спросить: «А он не боялся подавиться?!», потому что Агнес своим сложением очень напоминала ему недоброй памяти костлявенькую из Пале-Руайаль… впрочем, та старинная история принадлежала к воспоминаниям Ивана Державина, а их Жан-Пьер Араго старался без надобности не тревожить.

Наш герой с равным усердием служил Купидону – и своему императору. У него никогда не было недостатка в женщинах, с которыми он мог бы пофлиртовать, не было недостатка и в пылких, нежных или бесстыдных взорах, во взволнованно вздымающихся и выскакивающих из корсетов бюстах, в жарко разгоревшихся щеках, полуоткрытых зовущих губах, во взволнованных, с придыханием, смешках, хриплых от страсти стонах и нежных удовлетворенных вздохах, – однако сейчас Араго была нужна не столько новая любовница, сколько лазутчица в том логове врага, которым стал серый особняк в тупике Старого Колодца. А между тем ничего толкового от Агнес пока еще не удалось добиться. Она не могла вспомнить, заметила ли что-нибудь подозрительное в погребе, обронила только, что там было грязно, но пахло очень приятно, как пахнет на Рождество; она не вслушивалась в разговоры поляков, поскольку те говорят с таким акцентом, что ей ничего не разобрать, – и при первой же возможности, иногда даже в то время, когда они с Араго, как говорят французы, чокались пупками, начинала загадывать свои дурацкие загадки, отшибая у любовника всякое желание продолжать.