Лукавый взор

Они, конечно, обижаются и предпринимают самые изощренные попытки туда попасть, начиная от подкупа суровых швейцаров и до попыток переодеться и загримироваться, чтобы сойти за мужчину. Однако при всем при том доподлинно известно, что даже если каждой из этих азартных особ пришлют именное приглашение в некое приватное заведение, существующее под видом табльдота[98] на углу улицы Петит Экюри и фобур Пуассоньер, она туда ни за что не пойдет. Хотя бы потому, что там чуть ли не каждый вечер собираются не столь давно наводнившие Париж незваные гости из Польши, настолько обуреваемые злобой к России, что даже во время игры они не перестают обсуждать тайные планы отмщения империи Северных варваров».

Араго впервые услышал об этом притоне игроков, и это было тем более удивительно, что улица Петит Экюри, то есть Малых Конюшен, находилась не столь далеко от редакции «Бульвардье». Он не сомневался, что вся корреспонденция Лукавого Взора была написана именно ради того, чтобы назвать этот адрес и особо подчеркнуть слова насчет рискованной игры, которая заставляет поляков забыться и начать болтать лишнее. Араго не был по-настоящему азартен и не терял голову: лучшим экзорсизмом[99] против обольщений демона карточной игры было для нашего героя убеждение, что он и здесь служит своей стране. Ему не единожды случалось получать нужные сведения в обмен на свое обещание забыть о проигрыше или благодаря попыткам заслужить симпатии соперника, расчетливо поддавшись ему и позволив выиграть. Вся тонкость состояла в том, чтобы сделать это так, чтобы у партнера не оставалось сомнений: ему оказана большая услуга, он спасен от позора, но великодушного визави нужно отблагодарить… отнюдь не деньгами, а приватной беседой с малой толикой неких тайных сведений. Поскольку удача верно служила Араго с тех пор, как он обратил свои несомненные таланты игрока не на собственное обогащение, а на службу Отечеству, он посещал игорные дома с несомненной пользой и для дела, и для своего кармана. В конце концов, именно на эти деньги ему удавалось содержать «Бульвардье», служившее для него отличным прикрытием, которое не вызывало ничьего подозрения и не привлекало пустого любопытства.

Никому и в голову не приходило проверять в далеком от Парижа, глубоко провинциальном бургундском городке Тоннере, жил ли там когда-нибудь некий Жан-Пьер Араго. Впрочем, даже если бы и взбрело, узнали бы, что да, жил, но потом сбежал в армию, отправился на войну с русскими, попал в плен, вернулся во Францию уже повзрослевшим и в Тоннере больше не появлялся: ведь все его родственники умерли давным-давно. Поселился в Париже и добился там успеха… а что особенного? В конце концов, именно для этого люди и едут в Париж! Если бы в Тоннере сыскались старожилы, помнившие семейство Араго, они могли бы рассказать, как везло в карты Лавинии Араго, приходившейся тетушкой Жан-Пьеру. Это дама обыгрывала всех подряд, и ничей зоркий глаз не усмотрел, что ее юбка снабжена многочисленными карманами, в которых она прячет козырные карты. Араго при случае любил повеселить знакомых рассказами о «тетушке Вини» и ее знаменитой юбке с шулерскими карманами…

Что? Юбка? Карманы в юбке?..

Неужели Стефания тоже пробавляется шулерством?!

Араго встрепенулся и повернулся к Агнес, которая в это время тянула свою шаловливую и умелую (следует это признать!) ручку к определенной части тела любовника, которая (означенная часть) давно уже перешла от диеза к бемолю[100] и что-то никак не желала возвращаться в прежнее воинственное положение. Вообще Араго ничего не имел против того, чтобы еще раз или даже два обмакнуть свой бисквит[101], однако воспоминание о тетушке Лавинии отвлекло его мысли от любовных утех и заставило придержать руку Агнес.

– Ты говорила, что графиня просила тебя пришить несколько карманов к ее юбкам? А не сказала, зачем?

– Неужели ты думаешь, она удостаивала меня объяснениями, эта разряженная польская кукла? – фыркнула Агнес. – Графиня такого нрава, что в сердцах пинки раздает! Она передала мне свое повеление через лысую Андзю.

– Мон Дьё! – расхохотался Араго. – Пинки?! Графиня? Плохо верится… А с чего ты решила, что бедняжка Андзя – лысая?!