– Постой, постой, дружище, – почти ласково продолжал Каньский. – Да-да, держите его на мушке, хлопаки[180], он весьма увертлив, этот мсье Араго, этот господин
– Не дождешься, – процедил сквозь зубы Араго, чувствуя, как ужас скручивает его нервы, леденит сердце: Фрази в опасности, а он ничем не может помочь, и даже если сейчас был бы вооружен и смог одолеть этих троих, ему нужен час, чтобы добраться до Парижа, а где там искать Фрази?! И он мог только молиться и надеяться, что голос его не дрогнул, а глаза ничего не выразили, кроме ненависти, когда он бросил высокомерно: – Не дождешься!
– Не перебивай меня, – рявкнул Каньский. – А то я не смогу сдержаться и выстрелю раньше, чем открою тебе полное твое бессилие, полную невозможность остановить нас! Страха смерти ты не знаешь, но от этих слов ты ужаснешься! Да неужели вы с Лукавым Взором в самом деле возомнили, что своими дурацкими газетными статейками сможете нам помешать и не дать взбаламутить Францию? Вы, одиночки, решили помешать нам, которые пришли сюда ради истинной борьбы не на жизнь, а на смерть? Нам, которые поблизости к Парижу открыли десять тайных лагерей, где готовятся боевые отряды, готовые выступить в нужный миг и сгореть на баррикадах ради того, чтобы разжечь в этой стране пожар, который перекинется на Россию? Знай же: как только умрет генерал Ламарк…
– Неужели вы убьете Ламарка? – перебил Араго. – Он ведь поддерживает вас где только может!
Он почти не слышал, о чем говорит Каньский, почти не осознавал, что отвечает ему: кровь стучала в ушах, глаза следили за каждым движением врага, а мозг напряженно выискивал возможность наброситься на Каньского, обезоружить – и остаться при этом живым.
Ему было наплевать на свою жизнь. Надо было остаться живым, чтобы спасти Фрази!
– Кто говорит об убийстве? – пожал плечами Каньский. – Генерал болен холерой, и, хоть доктора делают все возможное, они не надеются на выздоровление. Он умрет не завтра, так послезавтра. Мы держим связь с рабочими Сент-Антуанского предместья, с этими озлобленными бедняками, и со студентами, которых хлебом не корми, только дай им отдать жизни за свободу, причем не только свои, но и как можно больше других прихватить с собой. Эти будущие правоведы, медики, философы готовы подняться на баррикады в любую минуту. И лишь только мы получим известие о том, что генерал испустил последний вздох, мы немедленно подадим во все наши отряды сигналы выступать. День похорон Ламарка станет первым днем новой революции, июньской революции! И ты, Ванька, конечно, уже понял, с помощью чего будут эти сигналы поданы? – Каньский захохотал, с искренним удовольствием глядя на Араго. – Да-да, с помощью телеграфа! У нас на линиях есть свои люди. Разумеется, эта бумажонка, которую ты видел, была подброшена тебе только для развития интриги, а все списки отрядов и мест расположения лагерей, настоящие коды и указатели на телеграфные линии, имена наших соратников на станциях – все это хранится в надежном сейфе. В самом надежном из всех! – Он хохотнул с вызывающим, самодовольным выражением. – О, это и в самом деле крепкий ящик![181] Ключ от него есть только у меня. И ни ты, ни кто-то еще не сможет нам помешать. Потому что ты сейчас умрешь, а Ролло и Агнес, я надеюсь, уже успели расправиться с Лукавым Взором.
Он присвистнул, и из-за кустов покорной рысцой выбежал мощный и красивый вороной жеребец. Каньский вскочил в седло и направил черного, как его душа, черного, как дьявол, коня к неподвижно стоявшему Араго.
– Ролло? – повторил тот с самой глумливой интонацией, на которую был способен, и заметил, как на сей раз судорога исказила лицо его врага:
– Думаешь, я простил его за то, что он посмел беспокоить мою жену своими нечистыми ухаживаниями и даже тянул к ней свои трясущиеся от вожделения ручонки? Зря старался. Графиня так же надежна, как самый лучший кофр-фор. Ролло будет убит, как только прикончит эту твою девку. Что и говорить, хитра она, заставила нас побегать! Только недавно мы нашли ее убежище на Мартир! Между прочим, про Мартир догадался именно Ролло: предположил, что у Андзи может быть в этих домах логово, потому она так легко и скрылась от них с Тибурцием. Начал выспрашивать у консьержки, не шныряла ли тут такая рыжая шепелявая уродина, – ну и вышел на ее след. Оказалось, эти комнаты снимала какая-то мадам Рёгар. А мадам Рёгар – это же Мадам Взор! Лукавый Взор! Так что сегодня и Андзе, и мадам Рёгар, и Лукавому Взору придет конец! А что, думали, никто не догадается? Теперь этой твари скрыться некуда, ее убежище раскрыто!