Лучшие повести и рассказы о любви в одном томе

— Врачебная экспертиза пришла к заключению, что Елагин был «скорее» в спокойном, чем в аффективном состоянии; а я утверждаю, что не только в спокойном, но удивительно спокойном. В этом нас убеждает осмотр прибранной комнаты, где совершено преступление и где Елагин оставался еще долго после него. Затем — пока–зание свидетеля Ярошенко, видевшего, с каким спокой–ствием вышел Елагин из квартиры на Староградской и как тщательно, не торопясь, запер он ее на ключ. И, наконец, — поведение Елагина у ротмистра Лихарева. Что, например, сказал Елагин корнету Севскому, кото–рый убеждал его «опомниться», вспомнить, не застрели–лась ли Сосновская сама? Он сказал: «Нет, брат, я все отлично помню!» — и тут же описал, как именно он про–извел выстрел. Свидетеля Будберга «даже неприятно по–разил Елагин — он, после своего признания, хладнокров–но пил чай». А свидетель Фохт был поражен еще более: «Господин штаб–ротмистр, — иронически сказал ему Ела–гин, — я надеюсь, что вы сегодня уволите меня от уче–ния. — Это было так страшно, — говорит Фохт, — что кор–нет Севский не выдержал и зарыдал…» Правда, была минута, когда зарыдал и Елагин: это когда ротмистр вернулся от командира полка, к которому он ходил за при–казаниями насчет Елагина, и когда Елагин понял по ли–цам Лихарева и Фохта, что он, в сущности, больше уже не офицер. Вот в это‑то время он и зарыдал, — закончил прокурор, — только в это время!

Конечно, последняя фраза опять очень странна. Кому неизвестно, как часто происходит подобное внезапное пробуждение от столбняка в горе, в несчастии даже от чего‑нибудь совершенно незначительного, от чего–ни–будь случайно попавшегося на глаза и вдруг напомнив–шего человеку всю его прежнюю, счастливую жизнь и всю безнадежность, весь ужас его теперешнего положе–ния? А ведь Елагину напомнило все это вовсе не что–ни–будь незначительное, случайное. Ведь он как бы и родил–ся офицером, — десять поколений его предков служили. И вот он уже не офицер. И мало того, что не офицер, — не офицер он потому, что нет уже в мире той, которую он любил истинно больше своей жизни, и он сам, сам сделал это чудовищное дело!

Впрочем, это тоже только подробности. Главное же то, что «короткого безумия» действительно не было. Но тогда что же было? Прокурор признал, что «в этом темном деле все должно быть прежде всего сведено к обсуждению характеров Елагина и Сосновской и к выяснению их отно–шений». И он твердо заявил:

— Сошлись две личности, ничего общего между собой не имеющие…

Так ли это? Вот в этом‑то и весь вопрос: так ли это?

VI

О Елагине я сказал бы прежде всего то, что ему двад–цать два года: возраст роковой, время страшное, опре–деляющее человека на все его будущее. Обычно пере–живает человек в это время то, что медицински назы–вается зрелостью пола, а в жизни — первой любовью, которая рассматривается почти всегда только поэтиче–ски и в общем весьма легкомысленно. Часто эта «первая любовь» сопровождается драмами, трагедиями, но со–всем никто не думает о том, что как раз в это время пе–реживают люди нечто гораздо более глубокое, сложное, чем волнения, страдания, обычно называемые обожани–ем милою существа: переживают, сами того не ведая жуткий расцвет, мучительное раскрытие, первую мессу пола. И вот, будь я защитником Елагина, я просил бы судей обратить внимание на его возраст именно с этой точки зрения и еще на то, что перед нами сидел человек совсем незаурядный в этом смысле. «Молодой гусар, ошалелый прожигатель жизни», — говорил прокурор, по–вторяя общее мнение и в доказательство правоты своих слов передал рассказ одного свидетеля, артиста Лисов–ского: о том, как Елагин пришел однажды в театр днем, когда артисты сходились на репетицию, и как, увидав его, Сосновская отскочила в сторону, за спину Лисов–ского, и быстро сказала ему: «Дядя, заслони меня от не–го!» Я ее заслонил, рассказывал Лисовский, и этот гуса–рик, налитый вином, вдруг остановился и ошалел — сто–ит, расставив ноги, и смотрит, недоумевая: куда же это делась Сосновская?

Вот именно так: ошалелый человек. Но только от чего ошалелый: ужели от «праздной, разнузданной жизни»?

Происходит Елагин из родовитой и богатой семьи, ма–тери (которая была, заметьте, натурой весьма экзальтиро–ванной) он лишился очень рано, от отца, человека сурово–го, строгого, был прежде всего отделен тем страхом, в ко–тором он и рос, и вырос. Прокурор с жестокой смелостью рисовал не только нравственный, но и физический облик Елагина. И он сказал: