Лучшие повести и рассказы о любви в одном томе

— Когда я выеду куда‑нибудь за город, увижу небо, такое прекрасное и бездонное, я не знаю, что тогда со мной происходит. Я хочу кричать, петь, декламировать, плакать… полюбить и умереть…

— Я изберу себе прекрасную смерть. Я найму малень–кую комнату, велю обить ее траурной материей. Музы‑ка должна играть за стеной, а я лягу в скромном белом платье и окружу себя бесчисленными цветами, запах ко–торых и убьет меня. О, как это будет дивно!

И дальше:

— Все, все требуют моего тела, а не души…

— Если бы я была богата, я объехала бы весь свет и любила бы по всему земному шару…

— «Знает ли человек, чего он хочет? Уверен ли в том, что он думает?» Красинский.

И, наконец:

— Негодяй!

Кто был этот негодяй, сделавший, конечно, то, о чем так не трудно догадаться? Известно только то, что он был и не мог не быть. «Уже во Львове, — сказал свидетель Заузе, львовский сослуживец Сосновской, — она не одева–лась, а скорее раздевалась для сцены, принимала же у себя всех своих знакомых и поклонников в прозрачном пеньюаре, с голыми ногами. Красота их повергала всех и особенно новичков в восторженное изумление. А она говорила: «Вы не удивляйтесь, это мои собственные», и показывала ноги выше колен. В то же время она не пе–реставала твердить мне, — часто со слезами, — что нет ни–кого, достойного ее любви, и что ее единственная надеж–да — смерть»…

И вот явился «негодяй», с которым она ездила в Кон–стантинополь, в Венецию, в Париж и у которого она бы–вала в Кракове, в Берлине. Это был какой‑то галицийский помещик, человек чрезвычайно богатый. О нем говорил свидетель Вольский, знавший Сосновскую с детства:

— Я всегда считал Сосновскую женщиной очень низ–кого нравственного уровня. Она не умела держать себя, как надо артистке и обывательнице нашего края. Она лю–била только деньги, деньги и мужчин. Цинично, как она еще почти девочкой продала себя старому кабану галицийскому!

Именно об этом «кабане» рассказывала Сосновская Елагину в своей предсмертной беседе. Тут она, роняя сло–ва, жаловалась ему:

— Я росла одиноко, за мной никто не смотрел. Я бы–ла в своей семье, да и во всем мире, всем чужая… Одна женщина, — да будет проклято ее потомство! — развра–щала меня, доверчивую, чистую девочку… А во Львове я искренне полюбила одного человека, как, отца, который оказался такой негодяй, такой негодяй, что я вспомнить не могу о нем без ужаса! И он приучил меня к гашишу, к вину, он возил меня в Константинополь, где у него был целый гарем, он лежал в этом гареме, смотря на своих голых рабынь, и заставлял раздеваться и меня, подлый, низкий человек…

IX

У нас, в нашем городе, Сосновская скоро стала прит–чей во языцех.

— Еще во Львове, — говорил свидетель Мешков, — многим предлагала она умереть за одну ночь с ней и все твердила, что ищет сердце, способное любить. Она очень настойчиво искала это любящее сердце. А сама постоян–но говорила: «Моя главная цель — жить и пользоваться жизнью. Купор должен пробовать все вина и ни одним вином не упиваться. Так же должна поступать и женщи–на с мужчинами». И так она и поступала, — говорил Меш–ков. — Совсем не уверен, все ли вина она пробовала, но знаю, что окружила она себя огромным количеством их. Впрочем, может быть, и это делала она главным образом для того, чтобы создавать вокруг себя шум, приобретать себе клакеров для театра. «Деньги, — говорила она, пу–стяки. Я жадна, порою скупа, как последняя мещанка, но как‑то не думаю о деньгах. Главное — слава, все ос–тальное будет». И о смерти она, по–моему, постоянно толковала тоже только с этой целью: заставить говорить о себе…

То же самое, что и во Львове, продолжалось и в нашем городе. И почти такие же писались заметки:

— Боже, какая тоска, какое томление! Хоть бы землетрясение, затмение случилось!

— Как‑то вечером я была на кладбище: там было так прекрасно! Мне казалось… но нет, я не умею описать это–го чувства. Мне хотелось остаться на всю ночь, деклами–ровать над могилами и умереть от изнеможения. На дру–гой день я играла так хорошо, как никогда…

И опять:

— Вчера я была на кладбище в десять часов вечера. Ка–кое тяжелое зрелище! Луна обливала лучами надгробные камни и кресты. Мне казалось, что я окружена тысячами мертвецов. Я же чувствовала себя такой счастливой, ра–достной! Мне было очень хорошо…

А познакомившись с Елагиным и узнав от него однаж–ды, что в полку умер вахмистр, она потребовала, чтобы Елагин свез ее в часовню, где лежал покойник, и записа–ла, что вид часовни и покойника при свете луны произвел на нее «потрясающе–восторженное впечатление».