Лучше не бывает

– Ты осознанно сделал так, чтобы она мучилась и страдала. И ты любовался этим, – сказал Дьюкейн.

Его рука наткнулась на ручку хлыста и быстрым, но точным движением он поднял хлыст и резко опустил его на тыльную сторону ладони Пирса. Мальчик вздрогнул, но продолжал смотреть прямо в глаза Дьюкейну и не убирал руки.

– Что, скажите, ради бога, здесь происходит? – спросила Мэри Клоудир, появившись в дверях.

Пирс медленно повернулся и, не глядя на мать, быстро прошел мимо нее, миновал коридор и свернул в свою комнату.

Мэри колебалась. Потом она вошла в комнату Барбары. Она поняла, что ей надо использовать всю свою душевную силу, чтобы справиться с довольно значительным потрясением от вида того, как Дьюкейн ударяет ее сына. Она не знала, что именно она чувствует. От смятения чувств она молчала.

– Я виноват, – сказал Дьюкейн, явно тоже смущенный. – Простите.

– Почему Монроз…

– Закройте дверь, Мэри.

– Что случилось?

– Видите, подождите. Закройте дверь. Видите ли, Пирс держал Монроза в заточении все это время, пока мы считали его пропавшим.

– О, как ужасно, я… я…

– Да. Боюсь, я вышел из себя. Я не должен был этого делать.

– Я вас не виню. Это было очень нехорошо с его стороны. Пойду приведу Барбару.

– Подождите минуту, Мэри. Пусть Монроз выйдет. Вот так. Сядьте. Простите. Подождите минуту.

Мэри села на кровать и смотрела на Дьюкейна, стоявшего у окна, он нахмурился и все еще держал в руке хлыст. Внезапно он передернул плечами и бросил его на стол, а потом прижал обе руки к глазам.

– Вы расстроены, – сказала Мэри. – О, не надо. Вы думаете, что я сержусь на вас?

– Нет, нет. Я расстроен по другой причине. Я даже не уверен, по какой именно. Я думаю, Пирс возненавидит меня за это.

– Также вероятно, что он полюбит вас за это. У молодых бывает странная психология.

– У всех людей странная психология, – сказал Дьюкейн.

Он сел за стол и посмотрел на Мэри. Его круглые голубые глаза, казавшиеся сейчас еще более голубыми на фоне его загорелого костистого лица, смотрели на Мэри, как бы пытаясь разгадать какую-то загадку, и он ритмическим движением отбрасывал влажные пряди со лба. Мэри изучала его. Что с ним происходит?

– Простите, – сказал Дьюкейн, помолчав. – Я переживаю кризис недовольства самим собой и нуждаюсь в сочувствии. Каждый человек просит сочувствия тогда, когда меньше всего заслуживает его.

Он скучает по Кейт, думала Мэри. Она сказала:

– Я думаю, у вас нет причин быть недовольным собой, Джон. Но дайте мне возможность вам сочувствовать. Расскажите, что случилось.

Голубые глаза Дьюкейна еще больше округлились, что придавало ему встревоженный вид. Он начал говорить, замолчал, заговорил опять:

– Сколько лет Пирсу?

– Пятнадцать.

– Я должен был бы узнать его поближе.

– Надеюсь, так и будет. Но вы не можете заботиться обо всех, Джон.

– Вы считаете, что я забочусь о ком-то?

– Ну да…

– Боже!

– Извините. Я не думала…

– Все в порядке. Он очень закрытый ребенок.

– Он долго жил без отца, так много лет только со мной.

– Сколько ему было лет, когда умер его отец?

– Два.

– Так он едва помнит его?

– Едва.

– Как звали вашего мужа, Мэри?

О боже, подумала Мэри, я не могу с ним говорить об Алистере. Она поняла, что в манере Дьюкейна общаться с людьми было нечто провоцирующее их на полную откровенность, он всем своим существом настойчиво уговаривал человека рассказать о себе все. Она видела это часто, особенно во время ланча. Но с ней он никогда так не говорил. Она думала: я не стану рассказывать ему об этом, я никому об этом не рассказывала и ему не стану. Она сказала:

– Алистер.

Имя появилось в комнате как нечто чужеродное и поплыло в воздухе, вернулось обратно к ней и осталось висеть на уровне ее глаз.

– Чем он занимался? Я не знаю, какая у него была профессия.

– Он был аудитором.

– Пирс похож на него?

– Внешне – да. Хотя Алистер был выше. Не по характеру.

– Что он был за человек?

Я не буду продолжать в этом духе, думала Мэри. Как могла она рассказать, что он был веселый, вечно шутил. Радостный. Так прекрасно пел. Он по натуре был художник. Но неудачник.

– Он писал роман, – сказала она.

– Он был опубликован?

– Нет. Он был неудачный.

Мэри как раз вчера долго читала роман Алистера. Она вытащила огромный перепечатанный на машинке манускрипт с намерением уничтожить его, но не нашла в себе сил сделать это. Он был таким слабым, таким детским, таким, как сам Алистер.

– Он умер молодым, – сказал Дьюкейн мягко. – Он бы потом написал лучше, он мог бы написать лучше.

Мэри допускала, что это правда. Но она этого не чувствовала. Возможно, несправедливо говорить о нем как о неудачнике. Но каким-то образом она чувствовала, что это так и есть.

– Отчего он умер? – спросил Дьюкейн мягким, успокаивающим голосом.

Мэри молчала. Черная стена выросла перед ней. Она надвигалась все ближе и ближе. Мэри вглядывалась в черную пропасть. Она смотрела в нее, вошла в нее. Она сказала почти сомнамбулическим голосом:

– Его переехала машина прямо перед нашим домом. Я видела, как это случилось.

– О, извините! Он сразу… умер?

– Нет. – Она вспомнила его крики, долгое ожидание в госпитале, толпу.