Луч во тьме

— Не журитесь, мама, что-нибудь да заработаем. А по карточкам тем, сами знаете, болячку дают: две- сти граммов хлеба на неделю. Наешься, как же... В комнате воцарилась тишина. Нарушил ее Кочу- бей. — Разговорами делу не поможешь. Айда, хлопцы. Вера Давыдовна печальным взглядом проводила мужчин... И кто надумал рыть это подземелье? С тех пор как они работают там, она не знает покоя. А вдруг завалит их... Кто спасет? Ведь и людей призвать нельзя — тайна. А тут еще у соседей немецкие сол- даты поселились, полдома заняли. Как бы не заме- тили ее хлопцев, когда они по ночам землю из своей шахты таскают... А вчера внучек соседский, бойкий такой Юрко допытывался: «Бабушка, а где ваш дядя Володя? Воюет, да?». Забилось сердце у Веры Давы- довны. «Воюет, деточка, воюет».— «И мой папа воюет, и я пойду в партизаны»,— обрадовался Юрко. И почему это мальчик вдруг про Володьку спро- сил? Может, кто уж приметил ее соколика? Какое горе, что он оказался в захваченном немцами Киеве. У Веры Давыдовны опять, как и в ту октябрьскую ночь, когда тихо постучали в окошко и она сквозь стекло увидела лицо сына, пробежал по спине холо- док. А что, если кто-нибудь из соседей выдаст его? Небось, все вокруг знали активного комсомольца, со- ветского командира Владимира Ананьева. Наверно, никто его не видел. Днем он не выходит из дому, только по ночам на какой-то часик выле- зет из сарая, чтобы подышать свежим воздухом. А в город никто из хлопцев не ходит. Повсюду на столбах гестаповцы расклеили объявления, обещая каждому, кто выдаст коммуниста, командира или еврея, тысячу рублей. А кто не хочет деньгами, мо- жет продуктами получить... Разве не найдется на Черной горе предателя, который на ее Володьке ты- сячу рублей захочет заработать? Вера Давыдовна услышала, как тихо щелкнула дверь. Это Кочубей, вероятно, вынес во двор землю. «Хоть немного помогу беднягам»,— подумала жен- щина и: побрела к сараю. 12

2. — Не журись, Гриць, все будет в порядке. Если он неожиданно возвратится, я открою окно, они вы- скочат и спрячутся в сарае. Вечер, темно,— говорит Петр Леонтьевич. «Он»—это дальний родственник Тимченко — Анатолий. Ох, этот Анатолий! Бывает же такое в честной семье,— поселился в доме ничтожный слиз- няк. Из-за него Кочубей весь месяц, что рыли подкоп, скрывался у Ананьевых. Не доверяет этому артисту Кочубей. Разве пошел бы советский человек петь для немцев? Правда, оккупанты назвали оперу народной, но кто же из народа пойдет на эти спектакли, у кого сейчас в голове музыка и пение! Анатолий все допытывается у Кочубея: «Что ду- маешь у немцев делать? Где пропадал целый месяц?» Кочубей старался скрыть свое волнение, но Петра Леонтьевича трудно было обмануть. Да, сегодняш- нее собрание очень беспокоит Кочубея. Может, и не следовало собираться у Тимченко? Но где же? После того, как они вырыли подземелье, решено к Ананье- вым не ходить, чтобы не привлекать внимания к дому, связанному с будущей подпольной типогра- фией. Пусть люди думают, что живет там одинокая женщина Вера Давыдовна. Но сегодня у Анатолия спектакль, а после спектаклей он обыкновенно но- чует в театре. И Григорий отважился провести со- брание. За последние три недели у них много новостей. Во-первых, Черепанов поступил маляром в депо Киев-Московское. Он сразу получил голубую нару- кавную повязку и «Arbeitskarte» — рабочую карточ- ку, свидетельствующую о том, что он, Черепанов, «Deutsche Reishbanner» — немецкий железнодорож- ник. В свободное от работы время Валентин может ходить по городу. Во-вторых, он съездил в Бровары и разыскал там Ивана Ефимовича Поживилова, с ко- торым Володя работал в детской колонии. Поживи- лов оказался хорошим человеком; без слов понял Вальку и помог ему собрать среди развалин бывшей типографии полную противогазную сумку шрифтов. 13