Ловец во ржи

– Вы слишком щедры, – сказала она. – Вы такой милый юноша, – она определенно была хорошей. Она слегка напоминила мне маму старика Эрнеста Морроу, которую я встретил в поезде. В основном, когда она улыбалась. – Нам было так приятно с вами разговаривать, – сказала она.

Я сказал, мне тоже было приятно. Я это всерьез сказал. Мне бы наверно было еще приятнее, если бы я все время, пока разговаривал с ними, как бы не боялся, что они вдруг поинтересуются, не католик ли я. Католики вечно интересуются, не католик ли ты. Я понимаю, со мной такое часто бывает отчасти из-за моей ирландской фамилии, ведь большинство ирландцев – католики. Между прочим, мой отец когда-то был католиком. Но перестал им быть, когда женился на маме. Но католики вечно интересуются, не католик ли ты, даже если они не знают твоей фамилии. Я знал одного такого паренька-католика, Луиса Шейни, когда учился в Вутонской школе. Он был первым, с кем я там познакомился. Мы с ним первыми сидели в очереди в чертов лазарет, в первый школьный день, ожидая медосмотра, и вроде как завели разговор о теннисе. Он довольно-таки интересовался теннисом, как и я. Он сказал, что каждое лето ходит на национальный чемпионат в Форест-хиллс, и я сказал, что тоже туда ходил, и мы довольно долго проговорили о крутых теннисистах. Он довольно-таки много знал о теннисе, для пацана его лет. Правда. И в какой-то момент, прямо среди разговора, он меня нафиг спросил: «Ты случайно не знаешь, где тут в городе католическая церковь?» Дело в том, что по тому, как он спросил это, было ясно, что он пытался выяснить, не католик ли я. Правда. Не то чтобы из-за предрассудка или вроде того, просто ему хотелось знать. Ему нравилось говорить про теннис и все такое, но было видно, что ему понравилось бы еще больше, если бы я был католик и все такое. Бесит меня такая хрень. Не скажу, что это положило конец нашей беседе – вовсе нет, – но уж точно нефига не пошло ей на пользу. Вот, почему я радовался, что те две монашки не спросили меня, не католик ли я. Это не испортило бы наш разговор, но что-то бы, наверно, изменилось. Я не говорю, что в обиде на католиков. Вовсе нет. Я бы наверно так же себя вел, будь я католик. Это как с теми чемоданами, о которых я говорил, в некотором смысле. Все, что я хочу сказать, что это не идет на пользу хорошему разговору. Вот и все, что я хочу сказать.

Когда они собрались уходить, те две монашки, я сделал кое-что дурацкое и неловкое. Я курил сигарету, и когда встал попрощаться с ними, случайно выдохнул им в лицо немного дыма. Я не нарочно, но все равно. Я извинялся, как ненормальный, и они были очень вежливы и благодушны, но все равно было очень неловко.

Когда они ушли, я стал жалеть, что дал им всего десять баксов на пожертвования. Но дело в том, что я договорился пойти на утренник со старушкой Салли Хейс, и мне нужно было оставить себе немного капусты на билеты и все такое. Но мне все равно было жаль. Чертовы деньги. От них всегда в итоге одни проблемы.

16

Когда я позавтракал, было только около полудня, а со старушкой Салли я встречался только в два, так что я отправился на эту долгую прогулку. Те две монашки никак не шли из головы. Я все думал об этой старой потертой корзине, с которой они ходили и собирали деньги, когда не учили в школе. Я все пытался представить маму или кого-то, тетку там или маму Салли Хейс, стоящими перед каким-нибудь универмагом, собирая капусту для бедняков в старую потертую корзину. Я с трудом мог представить такое. Не столько мою маму, как двух других. Моя тетка довольно благотворительна – она много делает для Красного креста и все такое, – но одевается она очень хорошо и все такое, и когда занимается благотворительностью, она одета очень хорошо, с помадой и прочей хренью. Я не мог себе представить, чтобы она занималась хоть какой-то благотворительностью, если бы ей при этом пришлось носить черное и никакой помады. А мама старушки Салли Хейс… Господи боже. Да чтобы она согласилась ходить с корзиной, собирая капусту, это надо было бы, чтобы ее все в жопу целовали, когда жертвовали что-то. Если бы они просто бросали капусту в корзину, а потом уходили, ничего ей не сказав, не глядя на нее и все такое, ее бы хватило от силы на час. Ей бы стало скучно. Она бы сдала свою корзину и отправилась в какое-нибудь шикарное место на ланч. Вот, что мне понравилось в тех монашках. Если что и можно сказать о них с уверенностью, так это что они никогда не ходили на ланч ни в какое шикарное место. Мне так чертовски грустно делалось при этой мысли – что они никогда не пойдут ни в какое шикарное место или вроде того. Я понимал, что это не так уж важно, но все равно было грустно.