Читаем Lost structure полностью

его увлекает жажда трансцендентальных обоснований. Что касается наук, изучающих те сферы, в

которых нечто отличное от человека так или иначе конституирует и предопределяет его: психологии с

ее диалектикой функции и нормы, социологии, противопоставляющей конфликт и правило, — всего

того, что относится к изучению мифов и литературы, осуществляемому под знаком оппозиции значе-

ния и системы, то, в конечном счете, речь в них идет о соотнесении сообщений и кодов, правила

которого заимствуются у двух наук, чей предмет перекрывает собой прочие, у этнологии и

психоанализа, которые как раз и изучают системы глубинных детерминаций, коллективных и

индивидуальных, являющихся фундаментом для всех остальных оппозиций.

Но Фуко неизменно отказывается от обоснования используемых им структурных решеток. Посмотрим, например, как описываются оппозиции, к которым сведены различия (рассматриваемые как пере-

становки) между утилитаристами и физиократами XVIII столетия:

"Утилитаристы основывают на артикуляции обменов приписывание вещам определенной стоимости, в

то время как физиократы именно богатством объясняют формирование стоимости. Но и у тех и у

других теория стоимости, как и теория структуры в естественной истории, связывает приписывание с

www.koob.ru

формированием" 177 .

175 Michel Foucault, Le parole e le cose, cit. , pagg . 1-12. (Фуко М Слова и вещи. М., 1994. С. 34-35.) 176 Ibidem, pag. 259.

177 Фуко М., ук. соч. С 228.

352

Иными словами, у утилитаристов артикуляция (стихийное формирование потребностей и

способов их удовлетворения) объясняет атрибуцию (наделение стоимостью), у физиократов

наоборот, атрибуция (наличие естественной стоимости) объясняет артикуляцию (систему

потребностей). Как видим, перед нами некая структура, объясняющая две разные идеологические

позиции с помощью одной и той же комбинаторной матрицы. Читатель может думать, что эта

структурная решетка извлечена из контекста классической эпистемы и, стало быть, предъявлена

как данность мышлением изучаемой эпохи.

Однако ниже, объясняя переход от классической теории познания к гносеологии XIX века, Фуко

пишет следующее:

"Таким образом, условия возможности опыта ищут в условиях возможности объекта и его

наличия, тогда как трансцендентальная рефлексия отождествляет условия возможности объектов

опыта с возможностью самого опыта" 178.

Здесь, как и в первом случае, одна и та же матрица открывает возможность двух разных способов

обоснования истинности философского дискурса. Но если в одном случае структурная решетка

может считаться инфра-эпистемной, она словно открывается навстречу тому, кто ищет глубинные

основания мышления классической эпохи, то в другом — перед нами решетка, которая, позволяя

связать обе эпохи, носит откровенно трансэпистемный характер. И если она открывается

исследователю, она тоже данность или она постулирована, ибо представляет собой удобный

инструмент для объяснения фактов? Ответ на этот вопрос для Фуко не очень важен, он им так же

мало интересуется, как и обоснованием используемых наукой решеток, а равно его не заботит

внятное разъяснение того, обладают ли решетки, поставляемые этнологией и психоанализом, трансцендентальным или онтологическим статусом, в свою очередь позволяющим обосновывать

решетки наук. А если у него поинтересоваться, что он думает по этому поводу, Фуко скажет, что

пресловутые решетки ему явились в тот миг, когда он вопрошал историческую ситуацию, и он

ими воспользовался, и нет никакой нужды в том, чтобы придавать им тот или иной

гносеологический статус. И он будет прав, ведь вся его книга представляет собой не что иное, как

обвинительный акт безуспешной попытке современного человека разработать

трансцендентальные обоснования познания.

Итак, в свете вышесказанного ответ не составит труда, особенно если повнимательнее перечитать

начальные страницы книги.

"Итак, между уже кодифицированным взглядом на вещи и рефлексивным познанием имеется

промежуточная область, раскрывающая порядок в самой его сути: именно здесь он

обнаруживается, в зависи-

178 Ук. соч. С. 269-270.

353

мости от культур и эпох, как непрерывный и постепенный или как раздробленный и дискретный, связанный с пространством или же в каждое мгновение образуемый напором времени, подобный

таблице переменных или определяемый посредством изолированных гомогенных систем, составленный из сходств, нарастающих постепенно или же распространяющихся по способу

зеркального отражения, организованный вокруг возрастающих различий и т. д. Вот почему эта

Перейти на страницу:

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки