Lost in the Funhouse

Как это было уже обязательно - и как это будет происходить в течение следующих четырех лет, - он вошел как Foreign Man (неважно, что его настоящее имя отдавало Лонг-Айлендом; так или иначе, он был иммигрантом разного неопределенного происхождения). Так он и вышагивал перед легендарной кирпичной стеной, одетый в одну из двух униформ Foreign Man, которые никогда не будут заменены, - потрепанный, плохо сидящий спортивный пиджак в сине-оливково-загорелую клетку (раньше он принадлежал Стэнли, как и бледно-розовый пиджак, который он иногда предпочитал носить) поверх синей рубашки оксфорд и черной водолазки, серые допотопные брюки, белые носки и коричневые мокасины. Волосы были зачесаны в маслянистую волну. Руки были уперты в бока, свесившиеся пальцы постоянно постукивали по воздуху, словно он вертикально набирал невидимые слова. (Движениями пальцев он считал свои ритмы - его память была подключена к цифрам, и это был маленький секрет, которым он редко делился и который едва понимал сам). В лазурно-голубых глазах кричал страх. Прищуренный неуверенный аденоидный голос дрогнул, и прямо в том самом эфире, которым дышал Хауди Дуди, прозвучало: "Я... я очень нервничаю, потому что я впервые на телевидении. Так что, знаете, прошлой ночью мне было очень трудно заснуть....". Смысл был в том, чтобы вызвать сочувствие, будучи глубоко жалким - таким плохим и таким милым; таким отчаянным, чтобы быть в шоу-бизнесе, и таким отчаянным в любви. Наступило то, что он в частном порядке называл "бомбежкой", а "Иностранный человек" всегда "бомбежку" делал с чистым и первозданным великолепием, которое возводило первую стену странности, ведущую к следующей стене мастерства (еще более странной), а все, что происходило между ними, было обычным трагическим фампферингом. Тогда он приступил к уже давно забытой сказке о двух мальчиках и одной девочке, которые тащили пушку через горы Испании и обнаружили, что ни у кого нет пушечного ядра, чтобы выстрелить в замок ("Не смотри на меня!"), и требуемое зрительское замешательство наступило как всегда. Затем он попытался изобразить только одну эемету - президента Нексона, с поникшим лицом и жесткой фигурой, выстреливающего оба кулака в небо в победной Vs - и смеется, прежде чем открыть рот - "vait-vait, until I give you de punch!". Затем, не меняя голоса, - "Позвольте мне прояснить одну вещь... Я - президент Соединенных Штатов, не ошибитесь! Спасибо вам большое!" Бесшумно подойдя к патефону, он опустил иглу на проигрыватель, и заиграл Могучий Мышонок, точно подпевая нечастым семисловным хвастовствам грызуна-тенора -Here I come to save the day!поглощая все промежуточные моменты припева стоянием и ерзаньем, метанием глаз, наливанием себе стакана воды, потягиванием воды, ожиданием в тишине, самой пещерной и впечатляющей, явно не способной спасти какой-либо день, но опять же... может быть. А потом запись закончилась, раздались аплодисменты, как всегда, и он многократно поклонился.

На следующий день он отправился на курорт Playboy Club в Грейт-Гордж, штат Нью-Джерси, где под весенним солнцем выступил у бассейна перед камерами Comedyworld в образе Иностранца. (Ему пришлось положить свой футляр с гитарой, саквояж с реквизитом и магнитофон - выступление всегда требовало серьезной таски - на шезлонг позади него. Конгас, как всегда, стоял слева от него.) На этот раз корреспондент Comedy Барбара Фелдон прочитала записанное на карточку вступление: "... Я не могу придумать ни одного исполнителя, на которого я бы предпочла смотреть, чем на этого совершенно очаровательного молодого человека с Карибских островов....". Затем последовал более нежный взрыв - "Спасибо вам большое, я очень рад быть здесь сегодня вечером, э-э, сегодня, но вы знаете, есть одна вещь, которая мне не нравится в этом месте - это слишком большое движение. Знаете, сегодня мне пришлось выехать на шоссе, но там были такие пробки, что я добирался сюда полтора часа. Но если говорить об ужасных вещах, то моя жена, возьмите мою жену , пожалуйста, возьмите ее. Нет, нет, я просто дурачусь, я люблю свою жену, но она не умеет готовить. Ее готовка так плоха, что просто ужасна....". Он начал свои эеметации - снова Никсон и Эд Салливан ("Tonight we have de r-r-r-r-r-really beeg show!"), а затем перешел к тому, что к этому времени стало фирменной противоположной стеной репертуара Foreign Man, только теперь это стало известно большему числу людей, а когда это стало известно, это стало ожидаемым, а когда это стало ожидаемым, это стало бременем, побеждающим элементы неожиданности и нелепости, которыми он дорожил. Но это будет позже, потому что сейчас он был совершенно новым, ярким чудаком, обладающим отрепетированной наивностью и истинным обаянием, делающим маленький, но значительный шаг вперед из вихря безвестности, и поэтому он сказал: "А теперь, наконец, но не в последнюю очередь, я хотел бы эметнуть Элвиса Пресли!"