Лорд и леди Шервуда. Том 3

Раньше он и во сне не выпускал ее из объятий. Стоило Марианне пошевелиться, как его руки притягивали ее обратно к груди Робина. Даже когда он стал воздерживаться от близости с ней, оберегая ее и ребенка, то все равно обнимал, говорил, что не может уснуть, не слыша под рукой стук ее сердца. Теперь же, после Ноттингема, если она вдруг прижималась щекой к его спине, он тут же просыпался, вздрагивая как от ожога. Не оборачивался, хотя она чувствовала, что он проснулся, а отодвигался – безмолвно, но непреклонно.

Тогда и она перестала прикасаться к нему, засыпала, уже сама отстранившись от него. Поступив так первый раз, она втайне надеялась, что он удивится и сам притянет ее к себе, заставит положить голову ему на плечо. Но вместо этого она увидела в его глазах огромное облегчение и даже благодарность за понимание. Понимание чего? Того, что ему стали неприятны ее прикосновения? Если так, то она не будет навязываться, последит за собой, чтобы избежать даже случайного, самой невинного касания. И вот тогда, после этого решения, ее стали донимать кошмарные сны ночь за ночью.

Иголка неподвижно замерла в руке. Марианна смотрела на недошитую рубашку, но не видела ее. У нее на душе было тяжело, невыносимо тяжело! Что бы ни говорила мать, утешая ее, Марианна не видела иной причины в холодности Робина, кроме как в том, что он считает ее виновной в потере сына, рождения которого они оба ждали с такой радостью. Какой мужчина не мечтает, чтобы его первенец был сыном? Еще во Фледстане Робин признавался ей в этом желании. А она подвела его, и он разочаровался в ней.

Но Марианна не осуждала Робина за холод, который он привнес в отношения с ней. Напротив, она была благодарна ему за то, что он ни разу, ни единым словом не упрекнул ее. Пока она жила с отцом во Фледстане, ей довелось слышать о печальной судьбе двух браков, которые по требованию мужей церковь признала недействительными. Доводы приводились разные, но истинной причиной во всех случаях было одно: потеря женой первенца, который ко всем бедам оказался ребенком мужского пола. Она помнила собственное негодование, которое охватывало ее, когда она слушала эти истории, осуждая в душе мужскую жестокость. Да, одна из женщин проявила неосторожность, приведшую к печальным последствиям, но разве она уже не была достаточно наказана? Другая блюла себя так, как должно, и все равно оказалась виновной и отвергнутой стороной. А вина Марианны очевидна и не требует доказательств, но Робин не сказал ей ни слова в укор.

Марианна поведала свои горестные мысли и сомнения отцу Туку, но исповедь не принесла облегчения. Выслушав Марианну, отец Тук долго молчал, раздумывая над ответом, и лицо священника приняло самое суровое выражение:

– Поскольку ты выздоровела, дочь моя, я скажу то, что мне велит сказать долг твоего духовного отца. Все в Шервуде восхищаются твоим мужеством, но, по моему глубокому убеждению, ты не заслуживаешь восхищения. Вспомни, как, принося брачный обет, ты обещала повиноваться супругу. В обете нет ни одного пустого слова! Даже в мирной, обыденной жизни жена обязана подчиняться мужу, а в вашей, где опасность подстерегает на каждом шагу, и того более! Твой порыв, рожденный письмом графа Реджинальда, понятен, но и он не оправдывает проявленного тобой ослушания. Ты потеряла дитя, едва не погибла сама, Робин и те, кто отправился с ним в Ноттингем, смертельно рисковали собой. Постигни Робина неудача, и рано или поздно все, кто остался в Шервуде, были бы пойманы и преданы казни, лишившись вождя и командира. Ведь Робину нет равной замены, и вольный Шервуд не просуществовал бы долго без него. Вот истинная цена нарушения обета, данного тобой при венчании. Поразмысли над тем, что я сказал, дочь моя. Первый урок должен стать последним.

Подавленная строгой отповедью, Марианна воочию представила себе картину бедствий, перечисленных отцом Туком, и признала правоту духовного отца. Думал ли и Робин так же, как отец Тук? Не мог не думать – ведь на нем лежит ответственность за жизнь каждого человека в Шервуде. Храня молчание, судил ли он ее с той же строгостью, как отец Тук, имея на то бесспорное право?

Так может ли она упрекать Робина в том, что стала ему нежеланной? Теперь только ей решать, сохранить ли их отношения, какими бы прохладными они ни были сейчас, или задать Робину прямой вопрос. Она понимала, что после его ответа уже не останется места для сомнений. Марианна не хотела тешить себя иллюзиями, но расстаться с надеждой на то, что все еще может исправиться, была не готова. И, продолжая размышлять, как ей все-таки поступить, Марианна услышала скрип открываемой двери.

Как всегда, до дверного скрипа не было слышно никаких шагов: Робин ходил бесшумной поступью и вырастал на пороге как по волшебству. На ходу избавляясь от оружия, он подошел к Марианне и поцеловал в макушку.

– Давно проснулась, милая? – спросил он.

Она хотела ответить, что час назад, но лгать ему не могла: он чутко отличал правду от лжи. Поэтому она кратко ответила:

– Давно, – и отложила шитье, чтобы согреть ему вина.