Ломаный сентаво. Аргентинец

От него не ускользнуло, что туземцы неожиданно будто очнулись, снова приходя в движение. Пританцовывая и пустив по кругу скорлупу с кровью, они опять затянули монотонный мотив, скорее похожий не на песню, а на завывание ветра. Взбодряя себя глотком, каждый выстраивался за сородичем в движущуюся по траве змейку, всё больше и больше увеличивающуюся в размерах. Не придерживаясь никакой системы или такта, змейка бегала, петляя между деревьев, ныряла в кусты, ненадолго замыкалась в хоровод, чтобы неожиданно разорваться и потянуться вдоль ручья. Вскоре в ней появились женщины и дети. Мужчины натянули на головы срезанные лица, одни — уже чёрные и высохшие, другие — ещё сохранившие следы крови, и всё это подпрыгивало, стонало, подвывало, пританцовывало и двигалось, постепенно приближаясь к их дереву.

— Почему мне так хочется блевать? — вытаращив глаза, неожиданно произнёс Удо.

— Это ещё не всё, — догадавшись, что будет дальше, ответил Фегелейн. — А вот сейчас нас точно вывернет.

Оббежав вокруг дерева, змейка остановилась у тела водителя Франца и внезапно рассыпалась. В руках дикарей появились острые камни и обломки раковин. Добираясь до плоти, они в мгновение превратили остатки одежды в осыпавшиеся лоскуты и принялись резать уже голое тело. Сосредоточенно и невозмутимо, будто с висевшего на вертеле окорока, каждый срезал себе с ног водителя кусок и отходил, присаживаясь в стороне, чтобы с задумчивым видом жевать, разрывая мясо окровавленным ртом.

— Не смотри, — шепнул Фегелейн, заметив, что Клим дёрнул горлом, справляясь с подкатившими спазмами.

Однако потрясённый Клим никак не мог отвести взгляд. Был бы рад, но оцепеневшая в шоке шея отказывалась поворачиваться. Вскоре от ног водителя не осталось ничего, и тогда дикари поднялись выше. Вывалившиеся внутренности сразили Клима окончательно. В глазах потемнело, он так и не понял, вывернуло его или нет, но желудок содрогался, наполняя рот желчью, а потом он впал в тупое и тёмное безразличие ко всему.

Пришёл в себя Клим, когда пиршество уже закончилось. Туземцы разбрелись по хижинам, немногие, ещё не насытившиеся, слонялись в стороне, подбирая с земли съедобных личинок. В наступающих сумерках фигуры были уже едва различимые. Клим боялся бросить взгляд в сторону, где висел водитель, и, заметив, что за ним внимательно наблюдает Удо, спросил:

— Он ещё висит?

— Да, если считать Францем болтающиеся руки, голову и остатки грудины с обглоданными рёбрами. Другая же часть Франца уже разбрелась кто куда, если ты это хотел знать. И судя по твоему измученному виду, следующим будешь ты.

— Почему?

— Первым они съедают того, кто меньше всех продержится. Самостоятельно сдохнуть дикари никому не дадут, как говорится — вовремя придут на помощь. Так что, если ещё хочешь пожить, показывай, как говорил доктор Гёббельс, бодрый немецкий дух и арийскую стойкость. Как же мне его не хватает здесь, рядом, на соседней ветке. А потом спросить бы у наших детей джунглей, отличается ли провонявшее бензином мясо Франца от докторского, обвешанного крестами и научными степенями.

— Заткнись, — подал голос Фегелейн, и Клим заметил, что вид у Германа, пожалуй, ещё хуже, чем у него самого.

Впрочем, и обессилевший Удо уже едва шевелил языком и отвечать не стал.

— Как стемнеет, нужно бежать, — прошептал Фегелейн. — Сейчас туземцы нажрались и скоро уснут. А мы уже завтра потеряем товарный вид и пойдём вслед за Францем. Тянуть нельзя, надо бежать немедленно.

— Как? — спросил Клим.

— Кто-то должен подтянуться и развязать руки, потом освободить остальных. Вилли, ты им виден хуже нас с Удо, так что это сделаешь ты. Сможешь?

В интернате Клим подтягивался на уровне лучшей десятки лидеров, а под хорошее настроение мог подтянуться двадцать раз. Сейчас он уже хотел ответить утвердительно, как вдруг почувствовал, что совершенно не чувствует затёкших рук. Клим качнулся, дёрнулся, помогая рукам всем телом, но не смог даже чуть-чуть согнуть их в локтях. «Что за чёрт!» — ругнулся он в сердцах и попробовал ещё раз.

— Не могу, — ответил он, потрясённый.

— Неудивительно, — вздохнул Фегелейн. — Мы висим уже день. Удо, а ты?

— Думаешь, я раньше не пробовал?

— Ты почти стоишь на ногах. Встань, не виси, разгрузи руки, дай им отдохнуть и попробуй ещё раз.

— Я ничего не чувствую! — вспылил Удо. — Вишу как на плетях.

— Тогда нам конец.

— А почему бы тебе не попытаться? Ты, как и я, достаёшь до земли ботинками.

— У меня в обеих руках кости от их дротиков.

— Я тоже ранен, так что остаётся Вилли.

Дёрнувшись ещё раз, Клим обмяк и повис, тяжело уронив голову. Онемевшие руки с нарушенным кровотоком и растянутыми связками отозвались болью, однако не согнулись ни на миллиметр.

Больше никто говорить не хотел. Они висели молча, каждый унёсся мыслями далеко, прочь из джунглей.

— Господи, если ты есть, пусть я вернусь домой.

Климу показалось, что он так только подумал, и никак не ожидал, что произнёс вслух.

— Для этого нам понадобится её величество удача, — мрачно отозвался Удо.

— Она уже нас покинула, — тихо произнёс Фегелейн.