Локи все-таки будет судить асгардский суд?

— Она согласилась стать для тебя настоящей матерью, согласилась разделить свою любовь между тобой и Тором, — Один чуть сильнее сжал его руку, развеивая очередные постыдные воспоминания. Реакцией Локи на рассказ о Фригг он был доволен: тот полностью погрузился в мысли о своей приемной матери, забыв о настоящей. Далее разыгрывать разочарование и безразличие не следовало. Едва заметный жест уже был мощной моральной поддержкой, и Один не сомневался, что на смену мучительным воспоминаниям придут другие, гораздо более сладостные. И он не ошибся: картинки кошмарных допросов отступили, уступая место приятным мгновениям. Локи видел себя совсем маленьким ребенком, видел себя в ту пору, когда он делил с Тором одну комнату, когда мать, неприступная великолепная богиня приходила к ним по вечерам, когда он не смел лишний раз дотронуться до нее. Только сейчас Локи осознал, что, если бы Фригг не захотела принять его в свою семью, в свое сердце, он никогда не смог бы ощутить её ласки, никогда не узнал бы её с тех сторон, которые были сокрыты даже от великого Всеотца. Если бы царица не принесла себя в жертву, то кем бы он был? Рабом, пленником, заложником, которого все бы презирали, и ненавидели? Если бы одиночество преследовало его с детства, он бы сейчас подле Одина не стоял бы, а томился бы в темнице или на каторге за какие-нибудь немыслимые преступления.

— Несмотря на то, что ты был ей никем, ради тебя она согласилась разыграть беременность, — закончил Один, разворачиваясь вполоборота таким образом, чтобы его ладонь не выскользнула из почти безвольных холодных пальцев. Он с удовлетворением отметил, что прикосновения успокоили Локи.

— Что? — только и смог выдавить царевич: слишком удивлен был услышанным и увиденным.

Один ответил не сразу, вызывая волнение и смятение у стоящего подле него полуётуна, которому стоило больших усилий не сжать с силой руку отца, чтобы хоть так принудить его к скорейшему ответу. Как казалось Локи, Всеотец мучительно пытался подобрать слова. Прошла долгая минута, прежде чем он заговорил:

— Царица Асгарда не покидала своих комнат пять долгих месяцев. Она жила одна, всеми покинутая. И только один асгардец находился при ней неотлучно, — Один замолчал очень резко, будто недоговорил. Ну да Локи прекрасно понял, что именно отец имел в виду.

— Не хочешь же ты сказать, что она вскормила меня? — недоуменно произнес Локи, пытаясь представить себя младенцем, сосущим молоко богини: картина получалась… Тошнотворная.

— Нет, но, несмотря на то, что в её груди не было молока, Фригг кормила тебя сама тем, что я приносил, — отозвался Один. Он не просил поднять голову, но Локи ощутил молчаливый приказ и таки встретился с бесстрастным лицом. Царевич отметил про себя, что у отца почти всегда именно такое выражение лица: бесполезно было искать на нем проявление хоть каких-то эмоций, если Один специально не давал им волю. — Лишь я мог навещать царицу, даже Тора к ней не пускали.

— Почему? — недоуменно спросил Локи.

— Все думали, что у нее тяжелая беременность, еще более тяжелая, чем первая.

— У нее была тяжелая беременность? — Локи чувствовал трепет, находясь на пороге тайны, принадлежащей только двум верховным богам, тайны, которая будет доверена ему, причастному к ней больше, чем кто-либо во дворце. Какой реакции от него ждут — царевич не представлял, как и того, что ему придется сказать: он жаждал быть бесстрастным, сохранить такое же спокойствие, как и отец. Но уверенности в том, что он сможет принять еще одну тайну, которая в очередной раз ранит его и без того измученное сердце, не было. Локи поймал себя на мысли, что хотел бы отомстить Одину, принести ему хотя бы сотую долю тех страданий, которые отец причиняет ему сейчас этой никому не нужной правдой, которые причинял раньше своей ложью, мнимой любовью, ничего не значащими обещаниями. Но очередные безумства огорчили бы мать, а Локи и так причинил ей слишком много мучений своими необдуманными действиями.

— Твоя мать чуть не погибла во время первых родов. И я, царь Асгарда, не мог её спасти, — в словах Одина слышалось неприкрытое горе. Казалось, он до сих пор не пережил того ужаса, когда Фригг, окровавленная, лежала на постели, её тело было мертво, а дух вот-вот должен был отлететь. — Пять долгих месяцев она не покидала своих покоев, — голос Одина вновь стал бесстрастным. Локи показалось, что он чуть ли не впервые в жизни слышал настоящий голос отца, не наигранный, не тот, который Один полностью контролировал. Голос, доказывающий, что Один не только бог, что ему дано чувствовать столь же сильно, сколь и другим. — Ты был очень тихим, болезненным ребенком, нельзя было не жалеть тебя. За те пять месяцев ты перестал быть для нее артефактом из Ётунхейма.

— Пять месяцев, — прошептал Локи, что-то высчитывая. — Вот почему мой день рождения справляется через пять месяцев после последней войны.