Локи все-таки будет судить асгардский суд?

Молчание Одина и его спокойное, ничего не выражающее лицо контрастировало с ликом царевича, на котором яркими красками проступали все эмоции, обуревающие неспокойный дух, переставшие быть наигранными. Локи ждал, замерев и подобравшись, словно собака, нашедшая вместо лисьей норы лося: грудь тяжело вздымалась, будто после долгого бега. Но не ответ желал он услышать, а понести заслуженную кару за содеянное, за свои преступления то ли против семьи, то ли против Ётунхейма, то ли против Земли, за дерзость и надменность, с которыми он смел говорить с самим царем Асгарда. Сейчас, наконец, решится его судьба: царю придется дать понять пленнику, кого он видит перед собой: ётуна или аса, врага или союзника. И ему придется сказать, как именно он убил царицу, придется сказать, какое будущее определил неблагодарной полукровке. Слова должны будут прозвучать приговором, пускай и смертным, но это будет приговор самого могущественного существа во всех девяти мирах.

— Я давно оставил мысль делать тебя правителем Ётунхейма, — спокойно ответил Один, одним взглядом заставляя Локи ощутить стыд за то, что он повышал голос в месте последнего упокоения. — Тебе не стоит этого бояться. И твою мать я не убивал, — Один отошел от Локи на небольшое расстояние, не глядя на замершего сына, как тому показалось, от отвращения к результату смешения крови двух рас. Царевич остался стоять и лишь неотрывно следил за отцом, испытывая раздражающий страх, тонкой пеленой покрывший все его естество, и почти детскую обиду на то, что все происходило не так, как он себе представлял. Он хотел предстать перед царем Асгарда, убийцей и вором, как его называл Лафей, перед тем, кто вершит праведный суд и может покарать смертью — достойным наказанием, которое не унизительно принять из рук хранителя мира во всех девяти мирах; из рук того, кто одним заклинанием лишил своего наследника сил и изгнал в Мидгард, отобрав зачарованное оружие. Царя Асгарда Локи уважал и желал превзойти с детства, с тех самых пор, когда слушал рассказы наставников. Он не оставил эту мысль, вступив в пору юношества. Но царь не посчитал необходимым вести беседу со столь ничтожным созданием; вместо него царевич вынужден был говорить со своим отцом, с тем, кого он любил и чьего гнева и презрения боялся больше всего на свете. Что может сделать с ним отец за неприкрытое хамство, он не знал, но лишь одна мысль о возможном наказании или, того хуже, презрительном унижающем молчании пугала. Этот страх, родом из детства, разозлил Локи, предавая крупицы сил — он уже не ребенок, которого пугали гнев и наказания строго родителя. Но эта злость погасла столь же быстро, как и появилась: царевич осознал, что обманывает сам себя. Сколько бы ни прошло времени, а образ отца в сознании Локи был неотступно связан с почти благоговейным страхом и ожиданием чего-то кошмарного, а образ царя — с величием и признанием заслуг одного из самых уважаемых деятелей девяти миров. Царь никогда не опустится до того, чтобы разбираться с проказами, его дело судить преступления. Но разве действия Локи не являются теми самыми преступлениями против девяти миров? Неужели все, что он сделал, так и не стало для Одина чем-то по-настоящему значимым? Неужели единственное, что он чувствует, это разочарование и презрение?

«Ты разочаруешь отца» — царевич даже обернулся, силясь понять, кто говорит, но это были всего лишь призраки из детства, которых он так старательно запирал в самых глубоких тайниках своей истерзанной души. Это была самая страшная фраза всех наставников, окружавших царевичей. Ничего хуже быть уже не могло, но неужели она настолько въелась в мозг, что до сих пор служит ключом, выпускающим страх, который лишал действий, движений, здравых рассуждений? Неужели она до сих пор властвует над тем, кто побывал в Бездне, кто отрекся от семьи, кто…

Локи так сильно сжал руку в кулак, что чуть не порвал варежку, стараясь болью заглушить поток мыслей, запрещая себе воскрешать те дни, когда он был всего лишь напуганным ребенком. Сознание услужливо подкинуло воспоминание, что именно так он всегда и делал, стоя перед отцом в ожидании приговора: легкой болью заглушал подступающую панику.