Локи все-таки будет судить асгардский суд?

Слова прозвучали громом и затихли как-то неестественно быстро, будто и не были произнесены на самом деле. Локи стоял, выбросив из головы клубок переплетенных воспоминаний и домыслов. Он ощущал полнейшую пустоту сердца и души, а так же дикий, пронизывающий все его естество холод. Что сейчас ему скажут, то и будет истиной. Если мать выбросила его добровольно, он отречется от своего прошлого; если она пыталась защитить его или спасти — значит, он был прав, подставляя под удар Фригг, предавая Тора, натравливая ледяных гигантов на Одина.

Всеотец медлил с ответом, отмечая, что голос царевича вновь насыщается эмоциями, но не такими как раньше — столь болезненных нот Один не слышал от него никогда, даже в те дни, когда Локи и в самом деле страдал от какой-либо физической боли или недуга.

— Ты забыл, что я рассказывал тебе? Ты был слишком маленьким для дитя гигантов. Но, думаю, не она решала твою судьбу, а Лафей, — размеренно проговорил отец богов и людей, не разрешая сомнений, борющихся в душе приемного сына.

Локи, затаив дыхание, ждал, что отец еще скажет, но он молчал и, казалось, был погружен в какие-то свои воспоминания. Быть может, именно о ней, о той самой женщине, которую он, Один, её убийца, видел, а Локи, её сын, не знал никогда и никогда не узнает, даже не увидит, ведь не осталось, скорее всего, ни одного портрета: асгардцам незачем было сохранять хоть что-то о царице побежденного ими народа. Лафей решал его судьбу…. Нет, не Лафей, а Один. Клубок воспоминаний покатился по наклонной, сметая остатки здравого смысла на своем пути. Всю его жизнь, каждый его шаг определял Один. Отец, царь, высший судия, да кто угодно! Он решил его спасти, вырастить, воспитать — и все это только с одной целью. И даже сейчас, после всех немыслимых преступлений против Асгарда, правящего дома, девяти миров Один не делает ничего: не судит, не казнит, не пытает, не заточает. И действительно, зачем казнить того, кто, если останется в живых, будет вечно валяться в ногах у своего спасителя и сделает все по его указке? Но нет, не бывать этому! Он, Локи, уже достаточно пережил, чтобы самому решать свою судьбу. И если он совершил недостаточно преступлений для смертного приговора, то это только вопрос времени!

— Он решал мою судьбу, а теперь её решаешь ты, — ответ родился сам собой, слишком резкий, но Локи и не старался смягчить своих слов, поняв, что Один продолжать не собирается. — Где же божественный суд? — Локи говорил вкрадчиво и надменно, желая одним своим тоном вывести отца из себя, шаг за шагом приближаясь к нему вплотную для произнесения кульминации своей речи. — Где наказание, достойное моих преступлений? Преступлений царя Асгарда? — Локи усмехнулся, обнажая зубы в почти зверином оскале. Ярость не ослепляла, как в прошлый раз, она всего лишь очистила рассудок от лишнего, позволяя отдаться игре сполна. Все вопросы просто подводили его к главной фразе, доводя накал страстей до максимума — ответы ему не требовались, он был уверен в своих догадках, сложившихся в цельную картину лишь у могилы матери. Теперь он точно знал, зачем Одину понадобился сын Лафея, царя, проигравшего войну. — Уже дважды ты даровал мне жизнь и ради чего? Получить покорную марионетку на троне Ётунхейма! Ты думаешь, твоя гуманность ко мне что-то изменит? — Локи снова усмехнулся самодовольной улыбкой — он знал и понимал все планы Одина, и гордость затмевала рассудок. Падший бог упивался победой над фантомным образом своего приемного отца — великого правителя Асгарда и остальных миров; стоящий перед ним мужчина был всего лишь невольным зрителем представления одного актера. — Я однажды чуть не уничтожил эту расу монстров, я смог убить Лафея, их царя. И я клянусь, что не пощажу царевен Ётунхейма, если ты прикажешь мне жениться на одной из них. Если ты принял меня в семью, чтобы мирным путем завоевать Ётунхейм, то убей меня здесь, как убил мою настоящую мать! — последнюю фразу Локи выкрикнул в лицо Одину, доведя себя до состояния исступления, перейдя из игры в настоящие чувства, преднамеренно забыв, кто стоит перед ним. Реакцией на его слова должно было стать жестокое наказание от царя Асгарда, а не от отца — это было бы признанием его деяний, признанием того, что он совершил что-то действительно стоящее, а не очередную проказу, за которую можно просто отругать и забыть. Тор был лишен сил и сослан в Мидгард и за меньшую дерзость.