Людовик XIV и его век. Часть первая

— Государь, вы меня слышите? Соблаговолите проснуться, ваше величество; вы уже так давно не принимали никакой пищи, что все стали бояться, как бы столь продолжительный сон не ослабил вас.

Король проснулся и с полным присутствием сознания произнес:

— Я прекрасно слышу вас, святой отец, и не порицаю вас за то, что вы разбудили меня; но я порицаю тех, кто заставил вас сделать это, ведь им известно, что я не сплю по ночам, и вот теперь, когда мне удалось хоть немного уснуть, они будят меня!

Затем, обращаясь к своему первому лейб-медику, он сказал:

— Неужто вы полагаете, сударь, что я страшусь смерти? Не думайте так, ибо, даже если мне придется умереть в этот час, я готов.

Потом он повернулся к исповеднику:

— Так что, пришло время умирать?.. В таком случае, исповедуйте меня и препоручите мою душу Господу.

На следующий день, 10-го, король почувствовал себя еще хуже, и, когда, с целью придать ему сил, его хотели насильно заставить съесть ложечку растаявшего студня, он промолвил:

— Ах, господа, сделайте милость, дайте мне спокойно умереть!

В тот же день, около четырех часов пополудни, в спальню короля привели дофина, чтобы он повидал отца; однако король спал. Полог кровати был отдернут, и можно было заметить, что лицо умирающего уже обезображено смертью. Дюбуа, один из камердинеров короля, подошел к маленькому принцу и сказал ему:

— Монсеньор, хорошенько посмотрите, как спит король, чтобы вам вспоминался ваш отец, когда вы вырастете.

Затем, когда дофин испуганными глазами посмотрел на короля, Дюбуа передал мальчика г-же де Лансак, его гувернантке, которая собралась удалиться вместе с ним, как вдруг Дюбуа спросил ребенка:

— Хорошо ли вы видели вашего отца, монсеньор, и вспомните ли вы его?

— Да, — отвечал ребенок, — у него открыт рот, а глаза закатились.

— Монсеньор, а вам хочется быть королем? — спросил его камердинер.

— О, конечно, нет, — ответил дофин.

— А если ваш папенька умрет?

— Если папенька умрет, я брошусь в могилу.

— Не говорите ему больше ничего такого, Дюбуа, — произнесла г-жа де Лансак, — он уже дважды отвечал так, и если беда, которую мы все предвидим, случится, то придется следить за ним во все глаза и не отходить от него ни на шаг.

Около шести часов вечера король внезапно проснулся.

— Ах, сударь, — воскликнул он, обращаясь к принцу Генриху Бурбонскому, стоявшему в проходе у его кровати, — какой славный сон я сейчас видел!

— Какой же, государь? — спросил принц.

— Мне приснилось, будто герцог Энгиенский, ваш сын, вступил в схватку с врагом, будто сражение было долгим и упорным и победа долгое время клонилась то на одну сторону, то на другую, но после жестокой битвы осталась за нами.

Это был пророческий сон, ибо несколько дней спустя герцог Энгиенский одержал победу в битве при Рокруа.

В понедельник 11 мая состояние короля стало безнадежным; он чувствовал сильные боли и не мог ничего есть. Весь день прошел у него в жалобах, а у присутствующих — в слезах.

В среду 13 мая ему было очень плохо. Когда те, кто находился рядом с ним, стали уговаривать его выпить хоть немного молочной сыворотки, он какое-то время возражал, говоря, что ему так худо, что, если его вынудят сделать хоть малейшее усилие, он тотчас умрет. Тем не менее окружающие настаивали: два камердинера взяли его под руки, чтобы приподнять; но, как умирающий и предвидел, он был слишком слаб, чтобы выдержать такую нагрузку: он стал задыхаться и едва не испустил дух. Тогда его тотчас снова опустили на подушки, и он долго лежал так, не в силах говорить, а затем, наконец, промолвил:

— Если бы они не положили меня в ту же минуту, все было бы кончено.

Вслед за тем король позвал врачей и спросил у них, сможет ли он, по их мнению, дотянуть до следующего дня, ибо пятница всегда была для него счастливым днем и все битвы и все сражения, начатые им в пятницу, завершались его победой и торжеством над врагами, а потому он всегда желал умереть в пятницу, будучи убежден, что для него нет лучшей смерти, чем умереть в тот день, когда испустил дух Господь наш Иисус Христос.

Врачи, осмотрев больного и пощупав его пульс, объявили ему, что по их мнению, он не сможет дожить до следующего дня.

— Хвала Господу! — произнес тогда король. — Я полагаю, что мне пришло время прощаться со всеми.

Он начал с королевы, которую нежно обнял и которой сказал много всего такого, что она одна могла понять; потом, подозвав дофина и своего брата, герцога Орлеанского, он обнял их обоих несколько раз. После этого епископ Мо, епископ Лизьё и отцы Вантадур, Дине и Венсан вошли в проход за его кроватью и больше оттуда уже не выходили. Спустя некоторое время король подозвал Бувара:

— Пощупайте мой пульс и скажите ваше мнение.

— Государь, — отвечал Бувар, — мне думается, что Господь скоро освободит вас от страданий, ибо я не чувствую больше вашего пульса.

Король поднял глаза к небу и громко произнес:

— Господь мой, прими меня в милосердии твоем!

Затем, обращаясь к присутствующим, он добавил:

— Помолимся Богу, господа.

После чего, глядя на епископа Мо, король промолвил: