Людовик XIV и его век. Часть первая

Однако уже на следующий день г-жа д’Эгийон попросила кардинала помиловать Шере, и его высокопреосвященство дал на это согласие. Шере умер в должности ревизора Счетной палаты.

Буароберу, с которым кардинал однажды поссорился, стоило большого труда вновь обрести его милость. Правда, и согрешил он серьезно.

Во время репетиции трагедии «Мирам» — мы уже говорили, какое значение придавал кардинал постановке этого шедевра, — так вот, во время репетиции трагедии «Мирам» Буаробер получил задание впускать в зал только актеров и актрис, дабы кардинал мог судить о том, какое впечатление производит его пьеса на знатоков театрального дела. Буаробер добросовестно исполнял возложенное на него поручение; он впустил в зал целую театральную труппу, и среди ее членов была малышка Сент-Амур Фрерло, долгое время состоявшая в труппе Мондори. И вот в ту минуту, когда репетицию уже должны были начать, во входную дверь театрального зала постучал герцог Орлеанский. Он не был приглашен, что правда, то правда, но не открыть перед первым принцем крови дверь, только что распахнувшуюся перед десятком актеров и актрис, не представлялось возможным. Так что герцога Орлеанского впустили в зал.

Для всех этих дам было большой удачей оказаться в такой близости от принца. И потому каждая из них изо всех сил старалась привлечь его взгляд, жеманно поводя глазками, отваживаясь на рискованные жесты и приподнимая чепчик, так что репетиция прошла в обстановке кокетства, и поскольку по этой причине слушать происходившее на сцене было невозможно, то никто в итоге не высказал своего суждения о пьесе. Всем понятно, в какое раздражение впадает в подобных случаях автор. Кардинал не упустил ни единой подробности этого бесстыдного заигрывания, но не осмелился ничего сказать из-за присутствия герцога, который развеселился до такой степени, что, как утверждали, на глазах у всех вышел из зала вместе с малышкой Сент-Амур.

Так что кардинал не дал волю своему гневу, а всем понятно, чем был чреват его сдерживаемый гнев.

Наконец, настал великий день первого представления спектакля; отправить приглашения на него было поручено Буароберу и шевалье де Рошу. Имена приглашенных были внесены в список. Все эти люди являлись с пригласительными билетами; имена на билетах сличали с именами, внесенными в список, после чего владельцев билетов впускали в зал.

В другом месте мы уже рассказывали об этом представлении и о произведенном им впечатлении. Спустя несколько дней король, герцог Орлеанский и кардинал встретились вместе.

— А кстати, кардинал, — промолвил король, который весьма любил поддевать[17] его высокопреосвященство, — выходит, на днях у вас на спектакле было немало мошенниц?

— Что вы имеете в виду, государь? — спросил кардинал. — Я предпринял все меры предосторожности, чтобы в зал впускали только с письменными приглашениями. Два дворянина охраняли двери и препровождали всех явившихся особ представляться президенту Винье и господину архиепископу Реймскому.

— Так вот, кардинал, — вступил в разговор Гастон, — ваш президент и ваш архиепископ впустили в зал изрядное число плутовок, хотя, возможно, эти дамы состояли в их свите.

— Можете вы назвать мне хотя бы одну из них? — спросил кардинал, сжимая свои тонкие губы.

— Еще бы, черт побери! — ответил Гастон. — Я назову вам малышку Сент-Амур.

— Это та особа, с которой вы, ваше высочество, на днях покинули репетицию? — поинтересовался кардинал.

— Она самая, — подтвердил Гастон.

— Так вот как мне служат! — воскликнул кардинал.

— При этом, — заметил король, — королева находилась в одном зале с потаскушкой и, выйдя в коридор, могла случайно столкнуться с ней.

— Я выясню, государь, кто в этом виноват, — продолжал кардинал, — и обещаю вашему величеству, что этот человек будет наказан.

Они поговорили еще минут десять о чем-то другом, после чего кардинал откланялся и удалился.

Вернувшись к себе, он прежде всего велел принести ему все сохранившиеся пригласительные билеты, чтобы узнать, с каким из них связан проступок Буаробера или шевалье де Роша.

Билет на имя маркизы де Сент-Амур был подписан Буаробером.

Кардинал вызвал виновного и приказал ему удалиться либо в Шатийонский монастырь, где он был аббатом, либо в Руан. Буаробер хотел оправдаться, но нахмуренные брови кардинала свидетельствовали о том, что делать это бесполезно и что приказу лучше всего подчиниться. Наплакавшись вволю, Буаробер, весь в слезах, ушел. Но кардинал не хотел видеть слез, точно так же, как он не хотел слушать молений. Опала была полной.

Так что Буаробер удалился в Руан, и именно оттуда адресовал кардиналу оду, лучшую, возможно, из всех, какие он сочинил за свою жизнь:

ПРЕСВЯТОЙ ДЕВЕ.