Людовик XIV и его век. Часть первая

— Вот мой судья, который скоро будет судить меня! Я от чистого сердца прошу его заклеймить меня, если я когда-либо имел намерением нечто иное, кроме желания принести благо вере и государству.

Затем он причастился, а в три часа ночи его соборовали; и тогда, отбросив даже последнюю видимость той гордыни, которая была для него опорой всю его жизнь, он промолвил, обращаясь к священнику:

— Пастырь мой, говорите со мной, как с великим грешником, и обращайтесь со мной, как с последним бедняком из вашего прихода.

Кюре велел ему прочитать «Отче наш» и «Верую», и кардинал исполнил это с величайшей сердечной нежностью, без конца целуя распятие, которое он держал в руках. Все полагали, что больной вот-вот скончается, до того он был слаб. Госпожа д’Эгийон настолько потеряла самообладание, что была вынуждена покинуть Пале-Кардиналь, и, когда она вернулась к себе, пришлось пустить ей кровь.

На другой день, 3 декабря, видя, что они ничего больше не могут сделать для больного, врачи оставили заботу о нем знахарям; в одиннадцать часов утра он стал так плох, что по всему городу пошли слухи о его смерти.

В четыре часа дня король снова отправился в Пале-Кардиналь; но, к своему великому удивлению и, вероятно, крайнему неудовольствию, он обнаружил, что его высокопреосвященству стало немного лучше. Это улучшение в состоянии больного вызвала пилюля, которую заставил его принять некто Лефевр, лекарь из города Труа в Шампани. Его величество оставался подле кардинала около часа, всячески изъявляя печаль и скорбь; затем он удалился, но теперь уже не светясь радостью, как в первый раз.

Ночь прошла довольно спокойно; жар уменьшился настолько, что наутро все уже стали верить, будто кардинал выздоравливает. Лекарство, которое он принял около восьми часов утра и которое явно принесло ему облегчение, еще более увеличило надежды его приверженцев; но сам он не обманулся в этом кажущемся возвращении здоровья и в полдень, отвечая дворянину, которого послала королева, чтобы справиться о его самочувствии, сказал:

— Плохо, сударь! И потому скажите ее величеству, что если, на ее взгляд, у нее накопились за все эти годы жалобы на меня, то я смиренно прошу ее простить мне причиненные ей обиды.

Дворянин удалился, и, едва он вышел из комнаты, кардинал ощутил себя так, словно ему нанесли смертельный удар; и тогда, повернувшись к герцогине д’Эгийон, он произнес:

— Милая племянница, мне очень плохо… я умираю… прошу вас, уйдите: ваша скорбь лишает меня твердости! Не стоит доставлять себе горе, наблюдая, как я испускаю дух.

Госпожа д’Эгийон хотела что-то возразить, однако кардинал адресовал ей столь ласковый и столь умоляющий жест, что она тотчас удалилась. Едва она закрыла за собой дверь, кардинал впал в беспамятство, откинул голову на подушку и испустил последний вздох.

Так умер, в возрасте пятидесяти восьми лет, во дворце, который он сам построил, и на глазах короля, который никогда не радовался так ни одному событию, случившемуся за все время его царствования, Жан Арман Дюплесси, кардинал Ришелье.

Как и о всяком человеке, державшем под своей властью целое королевство, о Ришелье существуют два суждения: суждение современников и суждение потомства. Сначала приведем первое, а затем постараемся изложить второе.