Людовик XIV и его век. Часть первая

Эти слова, которые Шавиньи и Нуайе в порыве досады передали кардиналу, оказали на него настолько сильное впечатление, что боль в боку, заставлявшая его высокопреосвященство страдать начиная с 28 ноября, усилилась до такой степени, что пришлось тотчас прибегнуть к помощи врачей, и 30 ноября, в воскресенье, ему дважды пускали кровь; однако, несмотря на столь энергичное лечение, состояние больного все равно оставалось достаточно тревожным, и маршал де Брезе, маршал де Ла Мейре и г-жа д’Эгийон сочли своим долгом провести ночь во дворце Пале-Кардиналь.

Первого декабря, в понедельник, в тот самый день, когда Тревиль получил отставку и уверения короля, что эта отставка будет недолгой, кардинал, по-видимому, почувствовал себя немного лучше; но около трех часов пополудни лихорадка усилилась, сопровождаясь сильнейшим кровохарканьем и ужасными затруднениями дыхания. Следующую ночь ближайшие родственники кардинала и его лучшие друзья снова провели подле больного, поскольку два новых кровопускания не внесли никакого улучшения в его состояние. Бувар, лейб-медик короля, всю эту ночь оставался у изголовья его высокопреосвященства.

Второго декабря утром был устроен большой консилиум, и в тот же день, около двух часов пополудни, его величество, которому дали понять, что ему не следует таить злобу против умирающего, приехал навестить кардинала и вошел в его спальню в сопровождении г-на де Вилькье и нескольких других командиров своей гвардии. Когда Ришелье увидел, что король приближается к его постели, он сделал усилие и приподнялся.

— Государь, — сказал он, — я прекрасно понимаю, что мне надо уходить и прощаться с вашим величеством; но я умираю с чувством удовлетворения, что никогда и ничем не навредил своему королю, что оставляю его государство на вершине могущества, а всех его врагов поверженными. Я умоляю ваше величество позаботиться о моих родных, изъявив тем самым признательность за мои прошлые заслуги. Я оставляю после себя в королевстве несколько человек, весьма способных и хорошо осведомленных о всех делах: это господин де Нуайе, господин де Шавиньи и кардинал Мазарини.

— Будьте покойны, господин кардинал, — ответил король, — ваши советы для меня священны, хотя я и надеюсь еще не скоро воздать им должное.

И, поскольку в эту минуту кардиналу принесли чашку с бульоном, который он попросил, король взял чашку из рук камердинера и сам подал бульон кардиналу; затем, под предлогом, что долгий разговор может утомить больного, Людовик XIII вышел из комнаты, и кое-кто заметил, что, проходя через галерею и глядя на картины, которые вскоре должны были принадлежать ему, ибо в своем завещании Ришелье оставил дворец Пале-Кардиналь дофину, король пребывал в таком радостном настроении, что не смог удержаться и несколько раз громко расхохотался, хотя рядом с ним шли два близких друга больного, маршал де Брезе и граф д’Аркур, которые проводили его до Лувра и которым он вполне любезно заявил, что выйдет из дворца, лишь когда господин кардинал умрет.

Когда г-н д’Аркур вернулся и кардинал увидел его, он протянул ему руку и произнес:

— Ах, сударь, вы потеряете в моем лице очень хорошего и очень близкого друга!

Это так сильно впечатлило графа, что, несмотря на всю свою решимость сохранять выдержку, он не смог удержаться и разразился рыданиями.

Затем, повернувшись к г-же д’Эгийон, больной сказал:

— Милая племянница, я хочу, чтобы после моей смерти вы…

При этих словах он понизил голос, и, поскольку г-жа д’Эгийон находилась у его изголовья, никто не мог услышать, что он ей сказал; однако все видели, как она в слезах вышла из комнаты.

После этого кардинал подозвал к себе двух врачей, находившихся в его спальне.

— Господа, — обратился он к ним, — я полон решимости встретить смерть, и потому скажите, прошу вас, сколько мне еще осталось жить.

Врачи тревожно переглянулись, и один из них ответил:

— Монсеньор, Господь, которому ведомо, сколь нужны вы для благополучия Франции, поможет сохранить вам жизнь.

— Хорошо, — промолвил кардинал. — Пусть ко мне позовут Шико.

Шико был врачом короля; это был весьма знающий человек, и кардинал питал к нему огромное доверие. Как только Шико показался в дверях, больной обратился к нему:

— Шико, прошу вас не как врача, а как друга, сказать откровенно, сколько мне еще осталось жить.

— Вы простите меня, — ответил Шико, — если я скажу вам всю правду?

— Для этого я и послал за вами, — произнес Ришелье, — ибо я доверяю лишь вам.

— Ну что ж, монсеньор, — сказал Шико, пощупав перед этим пульс больного и немного подумав, — в течение суток вы либо умрете, либо исцелитесь.

— Хорошо, — произнес Ришелье, — вот так и надо отвечать.

И он жестом показал Шико, что хочет остаться один.

К вечеру лихорадка чрезвычайно усилилась, и пришлось еще дважды пускать больному кровь.

В полночь он пожелал пройти обряд предсмертного причащения. Когда кюре церкви святого Евстафия вошел с дароносицей и поставил ее вместе с распятием на стол, приготовленный для этой цели, кардинал сказал: