В семнадцать лет красота молодой девушки начала расцветать, и у неё не было недостатка в состоятельных женихах, готовых умереть от любви, но пока её подруги усиленно искали себе мужа, она подыскивала учителя пения. Так она познакомилась с Карлом Брецнером, венским тенором, приехавшим в Лондон, чтобы выступить с несколькими произведениями Моцарта, которые завершат звёздный вечер Свадьбой Фигаро в присутствии королевской семьи.
Его внешний вид нисколько не говорил о его огромном таланте: он выглядел как мясник. Его телу, широкому животу и хилым коленям явно не хватало изящества, а его налитое кровью лицо, увенчанное вьющимися обесцвеченными локонами, было слишком вульгарным.
Правда, когда он открывал рот, чтобы порадовать публику своим голосищем, то становился совершенно другим: увеличивался в росте, живот плавно переходил в широкую грудь, а лицо настоящего тевтона преисполнялось олимпийским светом. По крайней мере, таким его видела Роза Соммерс, которой удавалось доставать билеты на каждое представление.
Она приходила в театр задолго до его открытия и, внутренне борясь с недвусмысленными взглядами прохожих, совсем не привыкших видеть девушку без сопровождения, часами ждала у входа для актёров, чтобы разглядеть выходящего из автомобиля учителя.
В воскресный вечер мужчина обратил внимание на красавицу, дежурившую на улице, и подошёл поговорить. Вся дрожа, она ответила на его вопросы, призналась в том, что восхищается им, а заодно и в своих желаниях идти по его стопам по нелёгкой, но всё же божественной тропе бельканто, каковыми и были её собственные слова.
— Приходите после выступления ко мне в гримёрку, посмотрим, что я могу для вас сделать, — сказал он чётким голосом с сильным австрийским акцентом.
Так она и поступила, влекомая славой. Когда публика, встав, закончила овации, посланный Карлом Брецнером капельдинер провёл её за кулисы.
Она никогда не видела театр изнутри, поэтому не теряла времени, чтобы восхищаться механизмами, производящими грозы, и нарисованными на занавесках пейзажами; её единственной целью было познакомиться со своим кумиром.
Она встретила его завёрнутым в халат из королевского голубого вельвета, окантованного золотом, лицо было ещё в гриме, а на голове покоился готовый парик с белыми локонами. Капельдинер оставил их наедине и закрыл дверь.
Комната, загромождённая зеркалами, мебелью и портьерами, пахла табаком, кремом для бритья и плесенью. В углу стояла ширма, разрисованная сценами пышных женщин в турецком гареме, а стены были заняты вешалками с нарядами для опер. Увидев своего кумира вблизи, Роза на некоторое время сникла, но почти тотчас восстановила ушедшую было из-под ног землю.
Он вложил свои руки в её, поднёс их к губам и долго целовал, затем из самой груди вырвалась нота до, от которой затряслась ширма с одалисками. Последние стеснения Розы, точно иерихонская стена, превратились в облако пыли, которое вышло из парика, когда страстным и мужественным жестом артист его снял, бросив на стул, где предмет и застыл, словно мёртвый кролик. Его волосы прижимала к голове частая, в мелкую дырочку сетка, которая в сочетании с макияжем придавала ему вид потрёпанной куртизанки.
На том же самом стуле, куда упал парик, он предложит Розе свою невинность пару дней спустя, точно между тремя и четырьмя часами пополудни. Венский тенор назначил ей встречу под предлогом показать ей театр в этот вторник, когда не было представления. Они тайно встретились в кондитерской, где он изысканно лакомился пятью эклерами с кремом и двумя чашками шоколада, тогда как она даже не пригубила свой чай — то ли от испуга, то ли от предвкушения.
Они тотчас отправились в театр. В это время лишь пара женщин убирали помещение, а осветитель готовил масляные лампы, факелы и свечи для следующего дня. Карл Брецнер, дока в любовных делах, сделав трюк иллюзиониста, предъявил бутылку шампанского, накрыл стол бокалами для каждого из них, которые они залпом и выпили за Моцарта и Россини. Тотчас молодая девушка расположилась в предназначенной для короля и отделанной плюшем имперской ложе, украшенной сверху донизу пухлыми купидончиками и гипсовыми розами, а он тем временем ушёл за кулисы.
Стоя за обломком разрисованной картонной колонны и освещённый недавно зажжёнными факелами, он пел только для неё одной арию из «Севильского цирюльника», блистая всей своей вокальной ловкостью и нежными переливами голоса в нескончаемых фиоритурах. Умирая на последней ноте в выражении собственной признательности, он услышал отдельные всхлипывания Розы Соммерс, побежал к ней с неожиданной ловкостью, пересёк помещение, в два прыжка поднялся на сцену и упал на колени у её ног. Не дыша, он положил свою большую голову на юбку молодой девушки, пряча лицо в шёлковые складки цвета мха. Он плакал вместе с ней, потому что незаметно для себя тоже влюбился; то, что началось как очередное увлечение, в считанные часы превратилось в раскалённую страсть.