Любовь с первой строчки (СИ)

Принесла Чулаки книгу о Вятке. (Я все никак не могла забыть его высокомерно-пренебрежительное: "Вот еще, в Вятку звонить?!"). Это была не просто книга, но летопись, первое упоминание о моем родном городе. Старославянским языком рассказывалось, как новгородские ушкуйники ("речные разбойники" - сразу пояснил Михаил Михайлович), в лето 6882 "пограбиша Вятку и шедшее взяша Болгары", но город Булгар откупился от них, заплатив им 300 рублей. Читая это я засмеялась: уж сколько веков прошло, а мир не изменяется. Чулаки улыбается. Продолжаю читать историю Вятки, о том, как свободолюбивый новгородский народ, поселившийся на берегу реки и образовавший город, - долго отказывался подчиняться московским князьям, не был в подчинении и у татаро-монгол, не платил им дань. Наоборот, вятичи сами делали набеги на Караван-сарай.

" В лето 6979 идеша вятчане Камою на низ в Волгу на

судех

И шедшее взяша град царев Сарай на Волзе,

И множества татар изсекоша, жены их и дети в

полон поимаше..

И множества полону вземше возвратишася..."

Чулаки слушал, иногда прерывал мое чтение пояснениями к тексту, иногда чтоб обсудить прочитанное, иногда чтоб посмеяться. Смешным мне казалось многое, и безбашенность древних вятчан, их очертя голову удаль, и странные имена (Палка Багадаищиков), но так же поражали достоинство, свободолюбие и стремление к независимости. В 15 веке вятские бояре и купцы смело выступили против объединительной политики Москвы, не желая подчиняться великокняжеской власти. Для покорения Вятки Москве пришлось совершать военные походы. А я-то ломала голову, откуда во мне этот строптивый, непокорный нрав?!

Еще я принесла фотографии. Протянула Михаилу Михайловичу пачку моих детских фото, снимки моей семьи: мамы, мужа, сына. К моему удивлению, он отказался их взять: "Посмотрю позже".

Настал день повторной операции. Я - дома, в больнице - жена Нина. Вечером мы созвонились и она снова меня ничем не утешила: глаз оперировали почти без наркоза и сейчас Михаил Михайлович мучается от боли.

Еле дождалась утра, приехала и увидела моего писателя замкнутым, отстраненным. Чулаки был не из тех людей, что жалуются, он молчал, но разве меня обманешь? Спустилась вниз, в аптечный киоск, купила анальгин и пентальгин. Поговорила с медсестрой, попросила на ночь сделать обезболивающий укол. Я и сама могла сделать такую инъекцию, и шприцы и ампулы продавались свободно, но Чулаки отказался, он выпил таблетку, и мне показалось, лекарство помогло ему. Прошло немного времени, он повеселел, разговорился. Беседовали о передаче "Что, Где, Когда", обсуждали интересные вопросы, и неожиданные ответы. Вспомнили, что в одной из трансляций по ТВ прозвучал вопрос писателя Чулаки о Библии. Знатоки тогда перемудрили с ответом и проиграли раунд. Михаил Михайлович попросил записать на видео ближайшую передачу. Просьбу его я исполнила, кассету с записью отдала при выписке.

Да, мы надеялись, что Михаил Михайлович пролежит в больнице дней 5, самое большее неделю, но врачи о выписке молчали. За все время, пока я приходила в клинику, мы ни разу не столкнулись с Ниной, а однажды вечером она вдруг сама позвонила мне и сообщила, что простыла и плохо себя чувствует, потому приезжать в клинику не сможет. "Не волнуйтесь, -- заверила я ее, - все необходимое Михаилу Михайловичу я привезу, он не будет ни в чем нуждаться и не почувствует себя одиноким". С этого дня я могла приезжать к моему писателю в любое время без страха быть застигнутой врасплох.

С приближением Нового года, спираль времени закручивалась все туже, люди начинали двигаться быстрее, стараясь успеть переделать отложенные ранее дела, толпа на улицах и в магазинах сгущалась, суета и круговерть ускорялась. Одна я никуда не спешила, и не было у меня более важных дел, кроме посещения клиники. Я забросила бизнес, отбросила мелкие, никчемные проблемы и пребывала в безмятежно-ровном, похожим на тихое блаженство, состоянии. В своей семье я старалась всем угодить, мне хотелось, чтоб все вокруг меня были довольны и счастливы так же как я.

В клинике, в холле первого этажа уже стоит пушистая, серебристая елка, искусственная, не источающая хвойного аромата, но запах мандаринов, шелест и мерцание елочных игрушек - уже заполняет пространство предчувствием скорого праздника. Поднимаюсь на лифте, открываю дверь палаты и вижу моего писателя. За чуть прищуренным взглядом угадываю плохо скрываемую радость. Я деловито выкладываю из сумки фрукты, йогурты, соки, сажусь рядом на кровать. Заявляю торжественно:

- Смотрите, что я принесла!

Замираю на несколько мгновений: "сейчас увидим", - и вынимаю из пакета круглую, ярко-желтую дыню, которую мы тут же разрезаем. На сей раз дыня оказалась неспелая, мякоть ее жесткая и не сладкая. Не везет мне на дыни! Съедаем по ломтику, остальное уносим медсестрам.