Любовь с первой строчки (СИ)

Не успел мой писатель возразить или согласиться, - как мы вошли в неприметную дверь и поднимались по лестнице, ведущей на верхний этаж Храма Спаса Нерукотворного. Когда-то Икона Спасителя из Вятки считалась самой знаменитой и чудотворной на Руси. Художник написал ее с лика Христа, отпечатавшемся на полотенце. По приказу царя Алексея Михайловича икону доставили в Москву, и ворота, через которые проносили образ назвали Спасскими.

В зале, на втором этаже, царил полумрак. Удивительно, но здесь не было ни души, даже служительниц, и мы, боясь нарушить тишину звуком шагов, - старались ступать осторожно. Впрочем, чуть позже я увидела одиноко сидящего на скамеечке, человека, по виду иностранца или эмигранта. Его лицо, с полным достоинства, как у всех иностранцев, выражением, по-детски светилось благоговением и не скрываемой радостью от пребывания в этом священном месте. Между тем, пока я ставила свечи у Образа Спаса Нерукотворного, мой писатель ходил по залу, молча разглядывая иконы, думая о чем-то своем.

На улице нас встретил теплый грибной дождь и ослепительное солнце. Решили не пережидать и побежали к машине, и пока бежали, - дождь мчался за нами, отчаянно лупил по нашим спинам, но как только мы захлопнули дверцы, - он бессильно отступил. Было весело, и расставаться не хотелось. Я тут же предложила съездить по местам литературных героев писателя Чулаки: на улицу Красной Конницы, 12, или на Пряжку. Я никогда не видела больницы на Пряжке, в которой Чулаки работал долгих шесть лет, и которую он так красочно описал в своей знаменитой повести.

- В другой раз - ответил мой молчаливый спутник, глядя сквозь меня, и я послушно взяла курс на Маталлострой.

Прошло месяца полтора, прежде чем мы созвонились. Стояла осень, золотая пора. Солнце холодно и равнодушно скользило вдоль тяжелых, серых громад зданий, слабо мерцало в мутных водах каналов и рек. Штормовые порывы забрасывали тротуары опавшей листвой. Помню, я ждала писателя на Большой Морской, у Союза Композиторов, а потом долго сидела в машине на площади Ломоносова. Наконец, Михаил Михайлович вышел из парадной двери административного офиса, и, сев рядом, вдруг сам предложил поехать на Пряжку.

- Давно я там не был, хотелось бы посмотреть, - сказал он тихим голосом и глядя в сторону. Я тут же взяла курс на Коломну.

Писатель очень хорошо знал городской центр, он командовал, куда поворачивать, я послушно рулила, и вскоре мы припарковались возле старейшей в городе клиники для душевнобольных, известной с середины 19 века и носившей имя святителя Николая Чудотворца. Окружающая панорама несколько разочаровала меня. "Зеленая Пряжка" оказалась узким, огороженным чугунной оградой, каналом, а здание больницы и высокий каменный забор, выкрашенные в веселый, желтый цвет, - не производили того мрачного впечатления, какого я ожидала и представляла по описанию в книге.

Попасть на территорию оказалось невозможно. Проходная и тяжелые ворота отделяли нас от двора, и мне оставалось только фантазировать, вспоминая сюжет повести, о загадочной жизни, протекающей за этими толстыми стенами. Я спросила, "где находится оранжерея, в которой доктор Капустин и его пациентка мило беседовали".

- Не так далеко от входа, во дворе, - ответил Чулаки, рассеянно озираясь по сторонам. На его бесстрастном лице, как и прежде, прочесть что-либо было невозможно, и я не могла понять, какие чувства вызывает у него встреча с прошлым.

В этот момент послышался лязг и грохот, ворота с шумом распахнулись, с больничной территории выехал грузовик. Пропустивший его охранник, вооруженный и в камуфляже, тут же закрыл ворота. Мы переглянулись. Наверное, в эту минуту мы оба представили, как пытаемся прорваться на территорию клиники, а грозный охранник, радуясь подвернувшемуся случаю, открывает по нам огонь.

- Ваша повесть заканчивается очень многозначительно. Доктор, упустивший возможное счастье и любовь, убеждает себя, что не жалеет ни о чем. Но в подтексте громко звучит: жалеет! Так жалеет или нет? - спросила я лукаво.

Неожиданно мой молчаливый спутник начал рассказывать об истории возникновения знаменитой повести. Ему давно не давали покоя воспоминания о том далеком времени, когда он работал врачом-психиатром. Хотелось написать о коллегах и о больных, которых он лечил. Основой произведения стала линия любви доктора к своей пациентке. "Это придало повести целостность и объединило все сюжеты воедино" - пояснил Чулаки. Прототипом главной героини Веры Сахаровой послужила молоденькая девушка, отличавшаяся от остальных больных незаурядной внешностью. Она была хороша собой, и болезнь еще не успела со всей беспощадностью отразиться на ее внутреннем мире. Совсем другую картину увидел писатель несколько лет спустя.