Любовь к жизни. Рассказы

Как бы то ни было, Пятно не хотел работать. Мы заплатили за него сто долларов из последних денег; а он не хотел работать. Он даже не хотел натягивать постромки. Стив поговорил с ним по душам в первый же раз, когда мы запрягли его, а он вроде как бы содрогался – и только. Ни вот настолько он не налег на постромки. Стоял неподвижно и дрожал, как желе. Стив хлестнул его плеткой. Он взвизгнул, но не тронулся с места. Стив хлестнул его снова, немного сильнее, и он завыл правильным протяжным волчьим воем. Тогда Стив взбесился и всыпал ему хорошенько. Я прибежал бегом из палатки.

Я заметил Стиву, что он жестоко обращается с собакой, и у нас произошла размолвка – первая в жизни. Он бросил плетку на снег и ушел в бешенстве. Я поднял ее и приступил к делу. Пятно дрожал, извивался и припал к земле, раньше чем я успел взмахнуть плеткой, а после первого удара он завыл, как осужденная душа. Затем он лег в снег. Я погнал остальных собак, и они потащили его вперед, в то время как я лупил его плетью. Он повернулся на спину и потащился таким образом, перебирая всеми четырьмя лапами и воя так, точно его пропускали через мясорубку. Стив вернулся и высмеял меня, а я попросил у него извинения за свои слова.

Не было способа извлечь какую-нибудь работу из этого Пятна: при этом он был самым свински прожорливым псом, какого я когда-либо видел. А сверх того это был искуснейший вор. Обмануть его было невозможно. Не раз мы за завтраком оставались без солонины, ибо Пятно успевал нас предупредить. И именно из-за него мы едва не умерли с голоду у верховьев Стюарта. Он изобрел способ пробраться в нашу яму с провизией. Чего он не мог сожрать, то доедала остальная свора. Но он был беспристрастен: он крал у всякого. Это был беспокойный пес, постоянно рыскавший повсюду. На пять миль в окружности не было стоянки, на которую бы он не совершил набега. Хуже всего было то, что люди всегда приходили к нам за оплатой его счетов. Это было справедливо (ибо таков был закон той страны), но очень тяжело для нас – особенно зимой на Чилкуте, когда нам приходилось разоряться – платя за целые окорока и грудинки, которых мы никогда не ели. Он умел также сражаться, он умел делать все, кроме работы. Он никогда не провез ни одного фунта, а вместе с тем был главарем всей своры. Он как бы воспитывал остальных собак, тренируя их так, что всегда то та, то другая носила свежие следы его зубов. Но он был не только забиякой. Он не боялся ни одного четвероного существа: я видел, как он один входил в середину чужой своры и, никого не задирая, накладывал лапу на всю пищу. Сказал ли я вам, какой это был едок? Однажды я поймал его на том, как он пожирал плетку. Истинная правда! Он начал с ремня, а когда застал его, он уже дошел до рукоятки и продолжал есть.

Но выглядел он великолепно. Под конец первой недели мы продали его полиции за семьдесят пять долларов. У них имелись опытные погонщики собак, и мы знали, что, когда он пробежит шестьсот миль до Доусона, он станет хорошей упряжной собакой. Я говорю, мы знали, ибо лишь недавно познакомились с Пятном. Немного погодя мы уже не были настолько самонадеянны, чтобы знать что-либо, к чему он имел касательство. Через неделю, поутру, мы были разбужены свирепой собачьей дракой. Это вернулся Пятно и разносил в клочья всю свору. Могу вас уверить, что в то утро мы позавтракали в довольно-таки подавленном состоянии духа. Но через два часа мы несколько ободрились, когда продали его казенному курьеру, отправлявшемуся в Доусон с правительственными депешами. Пятно пробыл в отсутствии всего три дня – и, по обыкновению, отпраздновал свое возвращение дракой.

После того как наш провиант был перевезен через перевал, мы зиму и весну занимались перевозкой чужих припасов. Мы зарабатывали жирный куш. Кроме того, мы наживали деньги на Пятне. Мы продавали его раз двадцать. Он всякий раз возвращался, и никто не требовал денег обратно. Нам тоже не надо было денег. Мы хорошо заплатили бы всякому, кто бы навсегда избавил нас от него. Мы должны были от него отделаться; но подарить его мы не могли, ибо это вызвало бы подозрения. Но он выглядел великолепно, и нам всегда легко было его продать.

– Не обломался еще, – говорили мы, и они платили нам любую цену.

Мы продавали его даже за такую низкую цену, как двадцать пять долларов. Зато однажды мы получили за него сто пятьдесят. Этот чудак-покупатель лично вернул нам его, отказался получить деньги обратно, и страшно было слушать, как он нас поносил. Он сказал, что дал бы еще дороже, если бы можно было сказать все, что он о нас думает. А мы чувствовали его правоту и ничего не возражали. Но до сего дня я не вернул себе того самоуважения, которым обладал до разговора с этим человеком. Когда лед сошел с реки и с озер, мы погрузили провиант в лодку на озере Беннет и поплыли в Доусон.