После того как я вышел из больницы, я хотел, чтобы меня сильно жалели. Из чувства мести. Моя гордость не была задета. Я знал, что могу на себя рассчитывать и впредь. Но единственным средством навязать свои условия Фроману, Шамбону и даже Изе было демонстрировать им свое сломанное тело во всей его красе. Фроман сразу же купил мне инвалидную коляску. Накрыв колени одеялом, я приобретаю, можно сказать, презентабельный вид. Этот подонок Фроман может позволить себе забыть о том, что он меня искалечил. Необходимо признать, что Иза делала все возможное, чтобы скрасить мою жизнь. Шамбон тоже. Но так ловко, что я выходил иногда из себя. Они ухаживали за мной, как за больным. Только старая ведьма все поняла и называла меня «безногим уродом». Ну вот, я — цирковое чудище, живое, ходячее и злое. Как всякое уважающее себя чудище. Но только Иза, родившаяся в цирке, может понять весь ужас быть карликом, уродцем, ненормальным. Она не может смириться с тем, что я лишь наполовину человек. Для нее я навсегда останусь раненым, к которому надо относиться с терпением, снисхождением, добротой. Я не выношу этого! Знаю! Я сам себе противоречу. Я хочу и не хочу, чтобы за мной ухаживали. Мне нравится, когда поправляют подушки и спрашивают: «Ты не замерзнешь?», когда эта дубина Жермен Спрашивает меня, лучше ли мне, и в то же самое время мне хочется выть. Мне, которому приходилось во время съемок проходить через огонь и стены! Я серьезно думал о самоубийстве. А потом перестал. Может быть, немного позже. Но сейчас я должен доказать, что мои трюки продолжаются. Мне необходимо было убить старика. По многим причинам, о которых я скажу еще, хотя они и очевидны. Мне необходимо было совершить правосудие. Меня толкал на это настоящий профессиональный проект, проект полноценного человека, имеющего все доступные средства. Как лучше сказать? «Безупречное» преступление. И я понял, что моя жизнь изменится. Ко мне вернется радость жизни. Деятельности! Я — убийца, разрушитель? Полноте! Скорее, созидатель. Изобретатель. Необходимо было, не прекращая, ненавидеть Фромана. Я должен был, не торопясь, рассчитать его смерть. И если бы это длилось месяцы, тем лучше!
— Мадемуазель Марта Бонне, не так ли? Позвольте представиться: комиссар Дрё. Я могу войти? Спасибо. Вы догадываетесь, зачем я к вам пришел?.. Нет?.. Вас не удивила смерть вашего бывшего патрона? Вы читаете газеты?
На вид Марте Бонне можно было дать не более двадцати пяти лет. У нее был вид застенчивой и напуганной женщины. Она оглядывалась по сторонам, словно искала помощи.
— Успокойтесь, — сказал комиссар. — Мне нужны лишь некоторые сведения. Вы долго работали в замке?
— Три года.
— Значит, авария произошла при вас?
— Да, конечно. Бедный парень… Мне его очень жаль.
Она постепенно пришла в себя и продолжила:
— Я редко видела Ришара. Только в парке в хорошую погоду. Его прогуливал господин Марсель.
— А мадам Фроман не гуляла с братом?
— Нет. Почти никогда.
— Почему?
— Не знаю. Жермен утверждал, что мсье Фроман запретил ей. У него вообще странный характер.
— Вы с ним не очень ладили?
— Когда как. Иногда он был очень мил, а иногда проходил мимо, не обращая на вас внимания.
— Может быть, он был обеспокоен делами?
— Может быть. Но, думаю, скорее ревновал. Господин комиссар, — она понизила голос, — я повторяю лишь то, что говорили другие.
— Кто?
— Весь город.
— А что говорили?
— Что мадам годилась ему в дочери и что эта женитьба скрывала что-то грязное… и что никто не знал, откуда взялись эта девушка и ее брат.
— Брат? Вы имеете в виду пострадавшего?
— Ну да. Но брат ли он ей? Тогда зачем это скрывать?
— А вы, Марта, что вы думаете?
— Странные люди, господин комиссар. И этот несчастный простачок вертелся вокруг нее.
— О ком это вы?
— Да о мсье Марселе, о ком же еще! Может быть, я не права, когда так говорю о нем, но я выходила из себя, когда он начинал любезничать с мадам Фроман.
— Это было заметно?
— Женщины чувствуют подобные вещи. Кроме того, мать его тоже заметила. У них был крупный разговор на этот счет.
Комиссар записал что-то в записную книжку.
— Подведем итог. Если я правильно вас понял, никто ни с кем особенно не ладил. Фроман держался подальше от Монтано и подозревал своего племянника. Мадам де Шамбон не любила жену мсье Фромана и говорила об этом своему сыну. Ну а сама мадам Фроман? На чьей же она стороне?
— На своей.
Дрё оценил девушку по достоинству. Ее нельзя было назвать глупой. Он вспомнил слова, запомнившиеся Феррану: «Я чувствую себя отрешенным. Жизнь меня больше не интересует». Понимал ли Фроман, что его женитьба была грубейшей ошибкой и что все в конце концов обернулось против него? Преданный своими рабочими, друзьями и, возможно, своей женой, не опустились ли у него руки? Очень может быть. Дрё решил поговорить более серьезно с вдовой. Он берет отпуск. Тогда у него будет оправдание, если его упрекнут в том, что он затянул расследование.