Любимец зрителей

У меня есть основания считать, что поначалу они жили счастливо, но несколько лет спустя все пошло прахом. Со временем я стал догадываться, что отец позволял себе связи на стороне. При мне это не обсуждалось. Их ссоры напоминали грохочущий в отдалении гром. До меня доносились лишь его отголоски. А потом родилась Клер — нежеланный ребенок. Она намного моложе меня, очень хороша собой, но, называя вещи своими именами, она умственно отсталая. По неизвестной мне причине, ее ум так и не развился. У нее разум двенадцатилетней девочки, а ведь ей уже двадцать два, скоро двадцать три года. Так и слышу, как судачат мои тетушки: «Если бы только он меньше гонялся за юбками!» Для них — как, впрочем, и для матери — сомнений нет. Во всем виноват он. Ясно, что от выходца из семьи Майар не приходится ждать ничего хорошего. Видишь, как все это запутано и мелко. А тем временем на другом краю земли люди гибнут от голода и террора. Вот почему я не любил Керрарек. И я решил стать «врачом без границ», чтобы убраться оттуда подальше. Женская часть семьи так ничего и не поняла. Ну а отец? Сам не знаю. Возможно, в глубине души он мне завидовал. И, однако, повинуясь какому-то инстинкту, больной душой и телом, я возвращался домой. Так лосось возвращается умирать в тот ручей, где ему довелось появиться на свет.

Как видишь, я пребывал в задумчивости. Смотрел, как мелькали за окном все еще привычные мне картины. Когда проехали Анжер, на фоне пастельного неба показалась Луара; она живописно извивалась между крутыми берегами, которых уже коснулась весна. Но только, когда будешь об этом писать, не вздумай сказать, что я был взволнован. На самом деле совсем наоборот — я остался на удивление равнодушным. Светлый месяц май, типичный для провинции Анжу ласковый пейзаж, городишко Лире — оставим все это певцам Луары. Мои руки пропахли кровью и гноем, а перед глазами все еще стояла картина, которой не суждено стереться. Я чувствовал себя опустошенным, словно скотина, из которой выпустили кровь. И в то же время мною все больше овладевала злоба при мысли, что мне предстоит выслушивать их замечания. «Бедняжка, ты совершенно измучен. Мы знаем из газет, что там творится. Признайся, что они дикари. И стоило ради них жертвовать собой!» И тому подобные благоглупости. А напоследок тетя Элизабет поднесет мне чашечку отвара бурачника, прошу прощения, «Borrago officinalis», так как моя любезная тетушка изрекает всю эту чушь по-латыни.

Добрый старый Фушар встречал меня в Сен-Назере. В одежде егеря, держа в руках фуражку, он распахнул передо мной дверцу дряхлого «пежо».

— Ну-ка, обними меня, — сказал я ему. — Что за церемонии.

Он заикался от волнения. Возможно, вспоминал, как когда-то подбрасывал меня на коленях.

— Дело в том… Господин граф…

— Ради Бога, не надо титулов. Зови меня просто господин Дени.

— Да, только… Ведь вы не знаете про господина графа.

— Что случилось?

— Господин граф уехал.

— Куда это?

— Неизвестно. Он исчез.

— Как исчез? Вряд ли он уехал далеко.

— Вот уже четыре дня его ищут.

— Поехали. Что мы стоим?

Я сел в машину.

— Так что все-таки стряслось? Слушай… Постарайся понять, что мне ничего не известно. Я только что приехал. Три дня назад я был в самолете. И вдруг слышу, что отец уехал и еще что он исчез. Это все-таки не одно и то же. Он что, куда-нибудь собирался? Готовился к отъезду?

— В том-то и дело, что нет. Часа в три он вышел, словно хотел пройтись, и больше не вернулся.

Я вспомнил про письмо, о котором мне говорил Давио, — ну помнишь, то, что гонялось за мной уже несколько дней. Так и должно было случиться. После очередной особенно яростной стычки отец решил уйти из дома. Другого объяснения я не находил.

— Поехали, — сказал я. — Думаю, ничего страшного не произошло. Сказать по правде, я сам во всем виноват. Перед отъездом из Бангкока надо было предупредить, что я выезжаю, тогда бы отец такого не выкинул. Только не спеши. Я бы хотел по дороге взглянуть на болото.

Небо затянуло тучами. Я испытывал симпатию к этим откормленным облакам, чьи легкие тени плясали на шоссе у нас перед глазами. Западный ветер. Самый подходящий, чтобы половить линей и угрей. Я снова видел, как слабый ветерок клонит камыши, как темноводные ручейки бьются у подножия пней. Еще несколько часов — и я не удержусь, сяду в плоскодонку и снова отправлюсь заключать союз с Лабриер. А отец… ну что ж. Остается только подождать, пока он вернется.

— А что думает матушка? Она в ярости?

— Ох, господин Дени. Госпожа графиня конечно же очень встревожена.

— Что она сказала, получив мою телеграмму?

— Она сказала…

— Ну давай, выкладывай.

— Она сказала: «Он, конечно, выбрал самый подходящий момент».

— Фушар, остановись-ка на минутку. Я пересяду к тебе, а то ты то и дело вертишь головой за рулем — это может плохо кончиться.

Он затормозил, и я уселся рядом с ним. Не удивляйся, что я зову его Фушар, а не Дезире. Зато к его жене все обращаются по имени: «Эжени». Таков старинный обычай.