— А сам-то ты как? Что у тебя на душе?
Он протянул руку через стол и дружески похлопал меня по лбу. Я пожал плечами.
— Ну да ладно, — бросил он, — не буду тебе надоедать. Когда почувствуешь, что готов вернуться к работе, сообщишь… Можешь не торопиться. Лечение займет немало времени. Наверняка несколько месяцев. С амебами шутить не приходится. Ты отсюда поедешь домой?
— Завтра в полдень я буду в Нанте. Там у меня пересадка до Сен-Назера, и старик Фушар встретит меня на машине. Похоже, от Бангкока до Парижа я добрался быстрее, чем теперь от Парижа до Керрарека… Зато какой там покой!
— Кстати, — заметил Давио, — кабы знать… Твой отец прислал нам для тебя письмо. Он не знал, где тебя искать, вот и обратился ко мне, а я передал письмо малютке Лилиан. Она — стюардесса на «боинге», который как раз летел туда… Вы с ней разминулись совсем чуть-чуть. Ты уехал позавчера… а письмо… Хотя неважно. Нам его перешлют со следующим рейсом. Получишь его дней через пять-шесть… Тебя ведь, кажется, не баловали письмами. Разве не так?
— Так…
Отец никогда не любил писать. В последнем письме он сообщал мне о кончине тетушки Антуанетты… Тут уж ему некуда было деться… Может, и на этот раз кто-нибудь умер.
— А ты им даже не позвонил? Хочешь, звякни теперь.
Я не сдержал улыбки.
— Какое там! Ведь скоро одиннадцать. В замке уже все спят. Завтра утром пошлю им телеграмму, чтобы встретили. Ну и будет с них. Я ведь наперед знаю, что меня ждет прохладный прием. Не со стороны отца, конечно… С ним-то мы друзья. Зато матушку я так и слышу: «Ты вспоминаешь о семье, только когда болен».
— Да что ты! Не преувеличивай! Давно ты с ними не виделся?
— Около двух лет.
— Неужели так долго! Мне как-то не приходило в голову… Ну тогда тем более. Они заколют жирного тельца.
На сей раз я не удержался от смеха.
— Ты только представь меня, с моими-то больными кишками, за столом перед телячьим жарким? Нет уж. Мною займется тетя Элизабет. Она всех пользует лекарственными травами. Я стану для нее желанной добычей. Она и так была обо мне невысокого мнения из-за моих дипломов. То-то теперь потешится, видя меня в таком состоянии!
— Бедняга Дени. Право, больно все это от тебя слышать. Невеселое тебя, видно, ждет выздоровление.
— Да нет. Ведь у меня будет Лабриер… Лабриер — это покой, это отдых. Там меня поджидает моя лодка-плоскодонка. Надеюсь, там мало что изменилось. Я смогу плавать по воде, не натыкаясь на утопленников. Тишина, Давио. Умиротворение. Ласточки. Стрекозы. Ветер свистит в камышах… Знаю. Я выгляжу идиотом. Хотя я и не склонен к романтике. Но мне необходимо опуститься до уровня… ну, скажем, до уровня животного… Собаки, которая принюхивается, чует окружающие запахи… хотя нет… Собаку не назовешь невинной… Ей ведь тоже нужна добыча.
— Ну ты даешь! — воскликнул Давио. — Да так ты, пожалуй, скоро буддистом заделаешься. Непротивление злу насилием! Руки прочь от вшей и личинок!
— Нет, не шути.
Беседа затянулась. У Давио всегда был философский склад ума. Обо мне такого не скажешь. Но наступает минута усталости, когда спор ударяет в голову, точно алкогольные пары. Я поздно уснул и утром чуть не опоздал на поезд. С Монпарнаса отправил телеграмму графу де Лепиньеру, в поместье Keррарек, через почту в Эрбиньяке, департамент Атлантическая Луара. «Приезжаю сегодня четырнадцать часов Сен-Назер. Целую.
Он жалеет о том времени, когда воевал в ВФВ[40] и стрелял по немцам, засевшим в Сен-Назерском мешке. Это его героическая эпоха.