Любимец зрителей

Амалия почувствовала, что не должна отказываться, иначе это будет расценено как неблагодарность. На следующий день Жюссом повез ее. Прощались у крыльца так, будто навсегда.

«Ну и кретинка, — думала Ирен. — Если бы она его потеряла, своего малыша, как я, и то, верно, меньше бы переживала!» Малолитражка скрылась из виду. Ирен бегом взбежала по лестнице.

— Джулито, мой маленький. Просыпайся. Мы свободны!

Что за прекрасный праздник! Ирен раздела малыша. Он сопротивлялся, как котенок выкручивался, смеялся, ловил свои ноги и пытался запихнуть их в рот. «Ну-ка, — говорила она, — сиди тихо, козленочек мой, и дай мне свою лапку». Она надевала на него крохотную рубашечку, щекоча его. «Я тебя съем. Ням-ням…» Она целовала его животик, и он задыхался от радости, вертя головкой из стороны в сторону. «Ну, ну, — шептала она немного странным голосом, — будем себя хорошо вести». Она не торопилась одевать его, руками она перебирала теплые одежки. Потом посадила его на кровать и стояла перед ним на коленях. «Держитесь пряменько, мсье, доставьте такое удовольствие маме».

Она прикусила язык, потом вдруг схватила его и прижала к себе. «Мой малыш… мой собственный малыш», — и она стала раскачиваться так, словно укачивала непреодолимую боль. Ребенок начал вырываться, дергать руками и ногами, она положила его и посмотрела на него долгим взглядом. «Если бы ты знал», — сказала она. Он широко улыбнулся ей и захлопал в ладоши. Она улыбнулась в ответ: «Маленький мой пингвиненок, иди, я надену тебе твою цепочку… Видишь, какая красивая, Джулито?.. Ты ведь хочешь быть моим, Джулито?»

Она застегнула изящный замочек сзади на шее, где вился черный локон, и поднялась, прижимая ребенка к груди. Она подошла к большому зеркалу и показала пальцем на отражение в нем. «Это — ты, кочерыжкин, это именно ты… И не соси, пожалуйста, медальон. Хорошо воспитанные мальчики медальоны не сосут…» Она, обычно такая молчаливая, болтала без устали и, слыша слова, которые сама выговаривала, не переставала им удивляться. Будто забил в ней источник поэзии и нежности и совершенно истощил ее силы.

Она вздрогнула, когда вспомнила, что надо посмотреть, который час. Бог мой, уже скоро вечер. Надо было снимать праздничные одежды с маленького принца. Раздевая его, она плакала и приговаривала, не видя, что он хочет спать: «Ты тоже, кролик мой, не должен плакать. Мы будем сильными, оба… Я обещаю тебе, что завтра ты опять придешь ко мне… Мы пойдем смотреть больших лошадок… Когда ты вырастешь, я подарю тебе одну… Самую красивую… белоснежную, и ты угостишь ее сахаром. Я научу тебя, как это делать».

В половине шестого Амалия снова завладела Жулиу.

— Он себя хорошо вел? — спросила она, беря его на руки.

Она не осмелилась нюхать его, но, по тому, как она его целовала, заметно было, что в ней пробудилось какое-то животное беспокойство, будто она учуяла у своего ребенка некие подозрительные флюиды.

— Он прекрасно себя вел, — холодно сказала Ирен. — Мне не пришлось им заниматься… А как вы, Амалия? Не слишком устали?

— Устала все-таки. Силы у меня уже не те. Эта язва меня прямо доканывает. Не знаю, смогу ли продолжать работать у мадам Бельерес.

Ирен изобразила самую дружескую озабоченность.

— Главное, — сказала она, — будьте осторожны. Но, с другой стороны, перемена обстановки вам полезна. Хуже вам от этого быть не может. Идите-ка скорей отдыхать.

Назавтра Амалия уехала опять, и перед Ирен снова открылись двери счастья. Она унесла ребенка в свою комнату и закрылась на ключ.

— Вот так никто не придет за тобой. Знаешь, в этом доме крадут детей… Злые женщины!.. Ой, как же ты причесан!

Очень нежно, легкими прикосновениями щетки она навела некоторый порядок в буйной шевелюре. Время от времени она прерывалась, чтобы прикусить одно ушко, потом другое. Ребенок жадно тянул ручонки к флаконам, коробочкам и баночкам, расставленным на туалетном столике.

— Нет, нельзя, — сказала Ирен. — Никаких хорошо-пахнуть для Джулито, — его мать будет недовольна. Она повсюду все вынюхивает, его мать.

Ирен показала, как хрюкает поросенок, и этот новый для него звук привел ребенка в восторг, он радостно вскрикнул несколько раз.

— Давай, давай, поговорим, — сказала Ирен.

Она посадила малыша верхом к себе на колени и склонилась к его лицу.

— Скажи мне что-нибудь… Скажи: мама… Я знаю, когда она вечером заправляет тебе в кроватке одеяльце, ты ведь говоришь ей: мама… А мне нет? Я этого не заслуживаю? Ну, посмотри на меня… ма… ма… ма…

Малыш внимательно смотрел на нее и стал пускать пузыри.

— Ты большой лентяй, — снова взялась она за свое. — И не очень хороший. Маленькие мальчики, которых зовут Джулито, все говорят: мама.

Долго-долго она держала его, обняв, на руках. Она не могла заставить себя оторваться от него, хотя часы на столике возле кровати тихонько напоминали ей, что она должна спешить со своей любовью. Не в силах больше здесь оставаться, она взяла ребенка и вышла.

— Пойдем смотреть коней. Там есть один почти твоего возраста… и знаешь, как его зовут: Пузырек, потому что он прыгает, как козленочек.