Лицей 2019. Третий выпуск

Эти рыбы на её панно меня страшно раздражали. Никаких рыб. Никаких урн с прахом. Никаких крючков. Оставьте меня в покое. Когда она задавала очередной вопрос, я молча скрещивал руки перед собой. Щепка останавливалась с неохотой, как мощный автомобиль перед знаком ограничения скорости. Мы оба выдыхали.

Не знаю, какие выводы она сделала за своим столом «Джульетта», но летом меня отправили в лагерь для трудных подростков. Конечно, называлось это учреждение не так, но вариантов не оставляло. Если коричневый цвет окрестить «миланским орехом», он не перестанет быть коричневым.

Меня не провели ни нежно-голубые балкончики, ни аккуратно постриженный барбарис, ни беседки из свежеструганого дерева. От этого лагеря веяло его истинным назначением. Репетиция тюрьмы для тех, на ком поставлен жирный крест. Гетто несовершеннолетних изгоев.

Щепка доставила меня под личным конвоем. Окна в весёленьких солнечно-жёлтых занавесках были забраны решётками.

— Чтобы мячом не разбили, — пояснила Щепка. — Только и всего. Не думай, что кто-то здесь посягает на твою свободу. В любой момент ты можешь позвонить мне. Или родителям.

Ха-ха. Смешно.

Комната на трёх человек была пустой, и я занял кровать у окна. Вдруг ощутил небывалый голод.

В чемодане моём гулял ветер. Я взял только смену белья, свитер, бессменные обрезанные джинсы и Лизину книжку — потрёпанный сборник рассказов Сарояна с её карандашными пометками. В потайном кармане на резинке лежал большой коричневый конверт. Над тремя рисованными пальмами бежала надпись «Ваше лучшее приключение» и логотип какой-то турфирмы. Этот конверт я не собирался никому показывать, а тем более доставать нашу семейную фотографию и, как сопливая героиня-сиротка из мелодрамы, вешать на две кнопки над кроватью. Да и фотография была не из тех, какими можно умиляться. На ней все четверо вышли как попало. Я только что переболел воспалением носоглотки и сидел с идиотически раскрытым ртом. Лизе затянули волосы в тугие косички так, что она стала похожа на печального китайчонка, мечтающего затеряться в Тибете. Мать с отцом встали не рядом, а по обе стороны от нас, нарушив композиционную стройность снимка. Судя по их лицам, фотограф спорил. В тот момент, когда он нажал на спусковой затвор фотоаппарата, мать воинственно выбросила вперёд подбородок, отец сжал губы в презрительную щель и вцепился мне в плечо, будто я хотел куда-то убежать.

Ещё в конверте лежали аккуратно сложенные газеты с двумя заметками о спектакле «Летающие» и фотографией Ярослава.

Я лег на кровать в полный рост, отпихнув чемодан к стене. С моего места открывался прекрасный вид, густо забранный железной решёткой. От белья и подушки исходил ощутимый запах дезинфекции. В животе урчало. Добро пожаловать.

Так я лежал и пялился в окно. Может быть, прошло сто лет, прежде чем я понял, что фигурка за окном мне знакома. По аллее, усаженной непролазным барбарисом, медленно бродила Лилия, вперёд и назад, как маленький арестант.

Я вскочил и выбежал во двор. Это действительно была она. Волосы у неё отросли до плеч, а синие глаза угасли. Она куталась в кофту с длинным рукавом, хотя стояла жара. Над кустами летали бабочки.

— Вот это да, — только и мог сказать я.

Она слегка улыбнулась.

— Ты-то как здесь? — спросил я.

— Ну-у, они называют это бродяжничеством и аморальным образом жизни, — ответила она и натянула рукава кофты пониже, словно ей было холодно.

— Что же с тобой случилось? — спросил я снова и осёкся.

Вряд ли с ней случилось что-то очень хорошее, о чём она рвется рассказывать направо и налево. Лилия махнула рукой и ушла. В дверях стояла встревоженная Щепка, смотрела на меня, прижав ладонь ко лбу.

— Ты уже устроился? — спросила она, будто заботливая тётушка, и я ответил ей в том же духе:

— Замечательно!

Много позже Лилия рассказала мне о том, что всё-таки добралась до своего любимого.

Из поезда пришлось выйти на полпути, на каком-то ночном полустанке. Заподозрила, что проводники хотят сдать её на ближайшей станции. После ехала с дальнобойщиками, свернувшись калачиком и не дыша на спальном месте в кабине большегруза. Занавеска тихо колыхалась, цветы на ней то сходились, то расходились пышными головками. Дальнобойщики покупают на трассе больших мягких медведей. Пристёгивают ремнями безопасности. Едут — медведь-пассажир и водитель. Романтика! Вот такие у неё воспоминания о той поездке.

Судьба определила им с любимым ровно две недели беззаботного счастья. Дальнейшая жизнь оказалась совсем не такой, как мечталось. Квартира действительно была — полуподвальная, с огромными рыжими тараканами, которые обнаруживались в самом неожиданном месте — на дне кружки с молоком, например. Любовь прошла очень быстро, начались будни. Спортсмен лупил её, на губах до сих пор языком прощупываются шарики кровоподтеков. Что-то у него не складывалось в спорте, а может, в голове. Она, напуганная, пару раз сбегала в чужой город, где никого не знала. «Приходилось делать ужасные вещи», — говорила она. Такие ужасные, что у неё теперь никогда не будет мужа и детей. И мне лучше бы отсесть от неё подальше.