Лицей 2019. Третий выпуск

Частная жизнь нашего города протекала в пчелиных сотах обособленных кварталов и дворов. Мы могли нырнуть в окраинно-сельскую тишину и вынырнуть через десять минут среди новостроек, где иными были виды, запахи, лица, сам ток жизни.

Обветшалый дом Ярослава стоял в переулке, упирающемся в старомодную пожарную каланчу. В тёплую погоду здесь появлялись тонконогие старички с аккордеонами и танцевали прямо на улице. Я жил в безликой многоэтажке с окнами на такие же многоэтажки, расходящиеся чётко по радиусам от массивного здания технологического института. В этом институте, по разумению моих родителей, меня ждала какая-нибудь кафедра попроще. Сто пятая с матерью занимали огромную холодную комнату на последнем этаже модернового дома с круглыми окнами и стеклянным входом, похожим на кусок оплавившегося в кипятке рафинада. В каждой соте был свой порядок. В моей — люди всегда торопились, и объявления на столбах никто не читал. Поэтому Лилию я увидел, когда её уже нельзя было узнать.

— Девчонку так и не нашли, — сказала Сто пятая со вздохом.

На кирпичной стене висела полинявшая фотография, но ещё можно было прочесть приметы: короткая стрижка, глаза синие, ушла из дому в светло-сером плаще, джинсах, свитере с надписью «Ямайка» (так вот что было написано на этом свитере).

— А я её знаю.

Неужели она так и не позвонила родителям? Я, признаться, успел забыть Лилию, как и осенний костёр, плетёные стулья, жёлто-красные яблони. Как её матушка вдруг запела от тихой радости. Всё-таки это свинство — так поступить с матерью. Я осудил Лилию и тут же забыл о ней снова.

Ярослав слепил снежок, кинул в меня. Комок попал в лицо. Сто пятая расхохоталась. А я разозлился. Зачерпнул снег, скатал голыми руками, чтобы снаряд заледенел, окреп. Мой противник уже был готов к нападению. Я никак не мог попасть в него, снежки летели мимо. Сам же оставался идеальной неповоротливой мишенью. Не сразу заметил, что они бомбардируют меня уже вдвоём.

Колыхнулась обида — острая, с ледяными краешками. А им было весело обстреливать меня снежками.

— Ну всё, хватит! — сказал я и поднял руки.

Они успокоились, пошли вперёд. Тогда я торопливо слепил свой самый крепкий снежок. Размахнулся и зарядил в Ярослава, целясь в беззащитную голую шею без шарфа. Шарф он отдал ей. Снежок попал в цель, ледяные осколки моей злости посыпались ему за шиворот.

— Отмщён? — спросил он снисходительно, обернувшись.

И они пошли дальше, не замечая меня. А я плёлся сзади, третий лишний. Как она могла? После бабочек, после Концевой, после всего! Мне было скверно, руки покраснели и теперь мёрзли, а внутри горело огнём уязвленное самолюбие. «Напишите о том, что вас тревожит, пугает, что вы не любите, и сожгите в костре». А можно я напишу только одно имя? Ярослав. Можно сжечь его сейчас? Вместе с его успехом, вместе с его превосходством?

Но он ведь мой друг… Единственный друг! К чёрту!

— Так ты пойдёшь или нет? — спросила меня Сто пятая.

— А? — очнулся я.

— На каток! — повторила она. — Идёшь?

Я догадывался, что он и на коньках катается великолепно. С такими способностями к эквилибристике! Ненависть росла, будто снежный ком. Я не мог остановиться.

На катке нас встретили скорые зимние сумерки, и тут же зажглись цветные огоньки. Очередь за коньками змеилась на несколько метров. В окне проката маячила древняя бабулька с таким слабым слухом, что у каждого переспрашивала размер.

— Давайте разделимся, — сказала Сто пятая. — Вы стойте за коньками, а я принесу всем горячий чай.

Хрупкий порядок очереди то и дело нарушали нахальные мальчишки с красными от мороза щеками, умудряясь втиснуться ближе к змеиной голове. Ярослав тяжело вздохнул.

— Жаль, что тебя никто не узнаёт, — вырвалось у меня. — Можно было бы сыграть на твоей актёрской славе и пройти без очереди.

Он нахмурился.

— Ты опять пытаешься меня задеть?

— Это просто шутка…

— Несмешная.

— А снегом в лицо? Смешно?

Он посмотрел на меня внимательно:

— Ты что, обиделся из-за снежка? Мы же просто играли.

— С чего ты взял, что я обиделся?

— Я тебя уже спрашивал, что с тобой творится. И спрошу ещё раз. Скажи мне честно, всё-таки мы друзья.

Ребята на льду смеялись и взвизгивали. Влюблённые парочки кружились вдоль бортов, даже на открытом катке умудряясь уединиться, замкнуться в своём мире, куда нет хода третьим лишним. Скоро так же будут кружиться Ярослав и Сто пятая, и для них будут крутиться пластинки. Интересно, хорошо ли катается она? Я-то — из рук вон…

— Знаешь, что я думаю, — сказал он нехотя. — Думаю, ты стал мне завидовать.

Он сказал это без удовольствия, без какого-то глупого бахвальства. Видно было, что ему неприятно. Но я взвился:

— Что?! Да это ты зазнался!

— Не неси чушь!

— Признайся сам. Прошёлся разок по проволоке, подвешенный за сто верёвок, и возомнил себя великим канатоходцем!

Щека его дернулась, как от удара. Но он сказал спокойно:

— Не один раз прошёлся. Много раз. Если хочешь знать, я готов и без лонжи… Как Карл Валленда.

— Ну-ну, — сказал я, ненавидя себя до кончиков пальцев и не умея промолчать. — Валяй. Вон, видишь, тот дом, с коньком?