Лицей 2019. Третий выпуск

Когда с нами не занимались психологи или мы не потели на уроках труда, мы бродили втроём по аллее — я, Лилия и лысая, вспоминали, кто что любит — музыку, книги, кино. Нам казалось важным не забыть это.

— Я пишу стихи, — призналась лысая.

Под рубашкой она стала приносить свои стихи, однако никогда не читала вслух. Смущаясь, протягивала вырванные из тетради листы, тёплые от её прикосновения. Писала она от руки, жирно перечёркивая строчки. В основном о том, что скоро умрёт.

Рядовой обед в столовой порождал в ней мысли о смерти. Она рассматривала гнутые алюминиевые вилки в лотке, блестящие от воды и слабо пахнущие дезинфекцией, и сочиняла.

Невыносимы загнутые вилки,
Ты косы расплети, им не цвести.
Ты медленно лысей и бей в бутылки,
Что путь закончился — на полпути.
Приёмник с таймером, ночные закоулки,
Зачем тебе он, если нет ушей?
И тают в чёрном чае крошки булки,
А звёзды в небе — ниже и тусклей.

Этот листок она подарила мне, я спрятал его под матрасом. Подозреваю, что наши комнаты обыскивали: не замыслили ли мы что-то запретное.

Одно стихотворение лысая посвятила любимой собаке — бладхаунду, с возрастом потерявшему силу в лапах.

— Гончая, которая больше не может бегать, — это очень грустно, — сказала она.

В четырнадцать лет лысая решила спрыгнуть с моста. Перелезла через ограждение. В лицо ей летели брызги воды. Стало страшно, и она вернулась.

Это был тот самый мост, по которому я столько раз проезжал летом на велосипеде, старый добрый мост в замочках молодожёнов. Трудно поверить, что на нём когда-то стояла девчонка и смотрела в мутную речную воду с одним желанием.

В шестнадцать она вскрыла вены опасной бритвой отца. Её отправили в психушку, где тоже просеяли сквозь сито, отняв способность смущаться: туалеты без дверей, палаты нараспашку, чужие руки во рту — точно ли проглотила таблетки. Она затаилась, но никто уже ей не верил, тем более что в родственниках обнаружилась тётушка, больная шизофренией.

Её родители до последнего надеялись на какую-нибудь пошлую несчастную любовь. Что она вздумала покончить с собой из-за мальчика, не ответившего взаимностью. По крайней мере, взрослые могли это понять. Но никакого мальчика не было. У лысой случилась несчастная любовь с миром. На мои руки она смотрела пристально. Зимой я здорово исполосовал себя крючками, срывая чёртовых рыбок со стены. Некоторые царапины оказались глубокими, остались шрамы. Затягиваются ли со временем душевные раны? Это нам всем ещё предстояло узнать.

— Хочешь, чтобы тебя патруль не трогал? Заведи собаку! С собакой нас ни разу не останавливали, хоть где ходи, — вспоминали бродяги. — Они смотрят: ты собаку выгуливаешь, а не просто шляешься. Есть собака — значит, дом есть, мама-папа… Мелких собачат можно уводить очень легко, на раз.

— Почему вы не убегаете? — спрашивал я.

— Пока неохота, — отвечали они.

А один сказал:

— Я вот думаю завязать. Выйду отсюда и в школу вернусь. С седьмого класса там не был.

Вот как нам промыли мозги. Когда в один прекрасный день приехала Щепка и спросила, как мои дела, я почти честно ответил:

— Хорошо.

В лагере я мало думал о Ярославе и Сто пятой. Тот зимний вечер отошёл в область кинематографических воспоминаний, будто всё это было не со мной. Если же Щепке хотелось поговорить об этом, я рассказывал спокойно, точно о просмотренном фильме, сюжет которого слегка скомкался в памяти.

Жестокая шутка подростков. Мы все перессорились. Мой одноклассник залез на обледенелую крышу и упал. Неудачно. Перелом таза — правда, забавный диагноз для семнадцатилетнего юноши? Когда всё заживет, будет безотказный повод для шуток.

В конце концов, не случилось ничего страшного. Накануне майских экзаменов я столкнулся на школьном дворе со Сто пятой, она так и сказала:

— Всё могло быть хуже.

Мы стояли посреди двора, как будто на арене под светом софитов. Я не видел её больше трёх месяцев. Как и Ярослава. У неё снова проявились веснушки. А ещё она подросла. Солнце слепило глаза, мы одинаково жмурились.

— Он уже встаёт и ходит по дому, — сказала Сто пятая.

— А что со спектаклем? — спросил я, хотя прекрасно знал ответ. Однажды на этом же школьном дворе встретился с отцом Ярослава. Седеющий вагант забирал младших. Увидел меня и вскинул приветственно кулак.

— Отменили, — сказала Сто пятая.

— А он сможет?.. Потом…

— Ты же его знаешь! Осенью собирается в цирковое. У него уже расписана в тетрадке вся схема восстановления, — Сто пятая усмехнулась. — Тренировки, тренировки, каждый день. И ещё кальций. Это ведь его мечта — цирк.

Я не знал, что сказать. Из школы выходили ребята, огибали нас. Я хотел бы пригласить её прогуляться, но не был уверен, что она согласится.

— Ты бы зашёл, — сказала она.

— Это он попросил?

— Он хочет тебя увидеть.

Сто пятая помолчала и добавила: