Лицей 2019. Третий выпуск

Мы с сестрой не были похожи. Нам как будто сразу задали разные траектории: Лиза появилась у родителей в пору огромной, страстной юношеской любви, а мною уже пытались склеить разбитое. И даже в зачаточном состоянии было известно, с чем нам придётся столкнуться после рождения. Лиза — светлоглазый ангел, солнечный зайчик, луч, который — как ни закрывай рукой — всегда оказывается сверху. Я — тень, отчаянно желавшая спокойствия, тепла и нежности, но не умеющая дать ничего по своей природе: холодной, тёмной, призрачной. Плод любви и плод разочарований. Светлое и тёмное.

Сколько себя помню, родители ссорились. Они не ругались с битьём посуды, криками и иными проявлениями простительной человеческой горячности. Наоборот: замораживали молчанием — друг друга и весь дом. Дни молчания. Да что там, месяцы молчания. Лиза, как маленький швейный челнок, металась между нами: от отца к матери, потом ко мне, и снова от отца к матери. Заваривала маме ромашку и пропадала в спальне. О чём они разговаривали, я не знаю, но к вечеру мать выходила из своего заточения, с подчеркнуто прямой спиной усаживалась в гостиной. Отец выстукивал марш на подлокотнике кресла. «Хотя бы так, — думал я, — хотя бы так».

Мелкие, пустяковые стычки возникали, только чтобы избежать настоящего выяснения отношений. Как если бы человек монотонно подковыривал канцелярской скрепкой там, где требовалось немедленно разрезать и этим исцелиться.

Лиза нас кормила, потому что на время ссор мать равнодушно отходила от кухни, уборки и прочих обязанностей. В такие дни я мог бы выйти из дома и не вернуться, и никто бы не заметил. Никто, кроме Лизы. Она чувствовала, что в этом ледяном дворце я — самое уязвимое существо. Изо всех сил старалась сделать мою жизнь чуть ярче и теплее.

Мы любили, прижавшись к стеклу носами, смотреть на звёзды. Любили устраивать шалаши из одеял и посылать фонариком сигналы в космос. Мы одинаково любили недетские сказки Андерсена, в которых было много печального.

Мне не к кому было привязываться, кроме сестры. Никто иной не допускал самой мысли о привязанности. Мать просила оставить её в покое, она часто маялась мигренями, плохим настроением, нервами, слабостью — всеми болезнями нелюбимых и нелюбящих женщин. Отец нашёл работу за тысячи километров от нас. Мне кажется, даже когда с ним всё это случилось — эта авария, по локоть обжжённые руки, когда он потерял несколько пальцев и навсегда вернулся домой, душой он уже был не с нами.

На лето нас отправляли в Крым к бабушке. К розам, прилипчивой таксе Ряшке, по-восточному шумным соседям, стоялому пруду за домом, залитой солнцем абрикосовой террасе… Счастливые дни, когда у Лизы разглаживалась тоненькая морщинка меж бровей.

В соседнем с бабушкой доме жила девчонка, которую все звали Синей. Кто-то говорил, что однажды она вышла гулять во всём синем и получила это прозвище. За стоялым прудом шумел лес, в детстве казавшийся мне непроходимым. В этот лес — на деле дикий сад — мы с Синей однажды и собрались. Бабушка и Лиза, занятые на летней кухне, не увидели. Ряшка беспечно спала под крыльцом. Был конец августа, и тропинку усыпали листья; иногда нам под голые ноги выкатывались начинающие гнить яблочки-дички. Весело пели птицы. В такие мгновения хочется взять за руку того, кто рядом, и прошептать: «Давай будем лучшими друзьями навсегда». И непременно уколоть острой веткой палец, и выдавить кровь, и смешать с кровью друга. Было нам по девять лет.

«Как-то осенью мы с папой видели в лесу пьяного кабана, который наелся диких груш», — сказала Синяя. А потом спросила, знаю ли я Романского и могу ли позвать его погулять с нами.

Дико захотелось домой. «Куда идти?» — спросил я Синюю. «Не знаю», — ответила она. Тропинка вдруг потерялась в непроходимых куртинах дикой сливы. Лес стал тёмным, колючим, неуютным, и под каждым деревом таились кабаны. А потом, когда у меня защипало в носу, он расступился.

Мы вышли на большую сенокосную поляну, похожую на круг топлёного масла. С краю шумел ручей. На гигантском плоском валуне в его русле сидела смуглая старушка, вытянув босые ноги. «Вы что это здесь, ребятки?» — спросила она. «Гуляем», — ответила Синяя. «А-а», — кивнула старушка. Она грызла абрикосовые косточки, ловко обкалывая их камешком. Угостила и нас, а потом вывела на тропку.

На обратном пути мне не хотелось разговаривать. Лица у нас были грязные. Платье у Синей — мятое и испачканное. От терпкой неспелой дички схватывало живот. Внезапно захрустели ветки, зашептались листья. Навстречу нам бежала Лиза с Ряшкой. Она схватила меня за руки и, бледная-пребледная, прошептала: «Глупый, я чуть не умерла».

Наверное, старшая сестра не может заменить родителей. Но мне она заменяла весь мир.