Лицей 2019. Третий выпуск

— А? Что? Нет, — он снисходительно посмотрел на меня. — Терроризм — это прошлая ступень. Точнее, в историческом развитии, может, и ближе к нам, но я предпочитаю уход от мира по модели древних: растительные наркотики и сексуальные оргии, — он поднял палец вверх. — Думаю, нам следует вернуться к оргиастическим обрядам. Это спасёт чокнутое человечество.

— А за что ты здесь? — заинтересованно спросил я, так и не поняв, шутит он или всерьёз.

— Бродяжничество, — сказал он. — Пока тебе не исполнилось восемнадцать, со свободой личности всё очень тухло.

Трудно было с ним не согласиться, особенно под цепким взглядом нашей надзирательницы. Все уже готовы были жечь записки, кроме нас с низколобым неандертальским юношей. Подозреваю, он просто не знал алфавит или забыл его.

«Я ненавижу убийцу моей сестры», — вывел я наконец. После этой фразы всё остальное показалось мелким и глупым: все страхи, тревоги, все доктрины уничтожения мира.

Место для костра огораживали кирпичи. Щепка не позволила выйти за рамки приличий даже огню, и в этом крылась искусственность, противная нашим сердцам. Никто не верил в эту фальшивую постановку. Но когда искры полетели в небо, мы перестали шевелиться. Пламя, даже стиснутое со всех сторон, овладело нами, как существами, вышедшими когда-то из пещер. Неандерталец чувствовал это лучше всех, в его глазах внезапно засветилось мощное, завораживающее воспоминание. Вождь семинолов раскрыл рот и неожиданным басом выдал:

— Сейчас бы шифер… Так чётко взрывается!

Надзирательница велела сжечь наши бумажки и ощутить освобождение от гнетущих мыслей. В костёр полетели записки, свёрнутые как попало, но так, чтобы никто не мог прочитать. Рыжий скатал свою тайную доктрину в плотный шарик размером с бильярдный. Даже неандерталец что-то швырнул и судорожно повёл челюстью.

Только я не бросил. Я вовсе не хотел освобождаться от ненависти к убийце своей сестры. Ни за что.

3

Ярослав свихнулся на этих летающих акробатах. Носил с собой чёрно-белую фотографию из журнала — шесть циркачей в обшитых тесьмой жилетках и облегающих бриджах с лампасами. В школе признавал только физкультуру и физику. Его увлекали практика и теория движения тела под действием силы тяжести, давления на опору, инерции — в общем, всё, что помогало ему становиться сильнее, выносливее, гибче, сохранять равновесие в самых необычных условиях.

Он забросил фокусы (хотя это было забавно), сосредоточившись на эквилибре.

Меня его одержимость пугала, но больше — злила. Мне нравился Ярослав, а когда он начинал погружаться в области, совсем мне чуждые — спорт, акробатику, актёрство, — я чувствовал себя лишним колесом его цирковой кибитки.

Когда он убегал на репетиции или тренировку, время растягивалось. Я не помнил, чем занимался по вечерам раньше, до его появления. Неужели так же неприкаянно бродил по дому, начинал и бросал читать книжки, пялился в окно?

Ярослав играл в новаторской театральной постановке о цирковой династии Валленда. Послушать его: это были потомственные безумцы. Однажды во время переезда они потеряли страховочную сетку и начали выступать без страховки вовсе. Полсемьи остались калеками, кто-то погиб, но оставшиеся в живых продолжали балансировать над бездной на проволоке.

Мы спорили до хрипоты.

— Это же идиотизм, — кричал я. — Рисковать жизнью, и ради чего? Скажи, ради чего?! Чтобы какая-нибудь домохозяйка ахнула и зажмурилась? Чтобы какой-нибудь толстяк на секунду перестал жевать кукурузу? Ах-ах! Краткий миг никому не нужного героизма. Вершина актёрского кривлянья!

— Да пойми ты наконец, это искусство! — кричал Ярослав. — Искусство управлять собой. Своим телом, своими чувствами. Это вызов самому себе. Принимаешь его — чувствуешь себя живым. Разве это кривлянье, когда по-другому жить просто не можешь?

— Всё равно безумство, — бурчал я.

Заканчивал он наши споры каким-нибудь примиряющим высказыванием, что в ванне, мол, тоже опасно: можно поскользнуться и удариться головой о кафель, так что теперь, не мыться? Но я слышал в его словах превосходство смелого человека над человеком трусоватым. «Если бы ты САМ попробовал…» — говорил как будто Ярослав. И невысказанная обида ещё долго клокотала в моей груди.

В общем, он боготворил этих Валленда. Играл Карла — основателя акробатической династии. «В юности», — гласила ремарка. Как только юность героя заканчивалась, на сцену выходил отец Ярослава — крепкий, седеющий висками вагант, безупречно подхватывал центральную линию, натянутую проволокой над глубоким каньоном, и разворачивал её по-настоящему, с грохотом, слезами, со всей камнепадной мощью таланта. В мистическом родстве двух продолжений: отца в сыне, героя юного в герое зрелом — тоже был некий сакральный смысл, от которого режиссёр приходил в неописуемый восторг и уже дал огромное интервью в газете. «Летающие» — называлась эта статья, я сохранил её.