Лицей 2019. Третий выпуск

— Мне деньги нужны, — сказала Лилия. — Дай мне денег, а?

Костёр разгорался. Теперь я видел не только дым, но и огонь — весёлые, радостные язычки. Матушка рассмеялась где-то там. Лилия подняла с земли веточку, стала рисовать на земле.

— Вообще-то ты меня тоже использовал, — добавила она. — Но я же не в обиде.

— Так и я на тебя не обижаюсь, — ответил я. — А ты хорошо подумала?

Сказал и тут же пожалел: решит ещё, что мне денег жалко.

— Я дам тебе. Правда, у меня немного, — поторопился уточнить.

Она улыбнулась и тут же закашлялась. Бросила прутик.

— Я подумала очень, очень, очень хорошо, — сказала не своим голосом. — Он всё устроил, квартиру и всё такое. Мне нужны деньги на дорогу. И ещё на кое-какие мелочи.

Матушка её снова засмеялась — молодо, переливчато, как счастливый человек. Очевидно, профессор был букой только в моём присутствии.

— А твои родители? — спросил я.

Лилия наморщила нос.

— Ну, я напишу им. Объясню всё. Ч-чёрт, ты же понимаешь, что пока им ничего не нужно знать?! — Она взглянула на меня пытливо. — Ты ведь ничего им не скажешь?

Я вздохнул. Она взяла меня за руку.

— Ты же знаешь, что я пыталась его забыть, — сказала так пафосно, что я почти рассмеялся. Но Лилия была серьёзна. На щеках её играл настоящий румянец, свежий и цветущий, глаза горели, а ладошка оставалась холодной. — Я без него не могу, вот в чём штука.

Так мы и вернулись на веранду — взявшись за руки, прямо платонически влюблённые школьники. Матушка наполняла водой прокопчённый котелок и улыбалась, глядя на нас. Отец сердито орудовал граблями, вонзал их в землю, оставляя глубокие бороздки.

Лилия, оживлённая и ласковая, подвинула мне плетёный стул. Окутанные горьким осенним дымом, мы, обжигаясь, пили чай. Над нами всё ещё летали птицы — чёрные, разворачиваясь, на миг становились белыми. У веранды пышно цвели хризантемы, словно мхатовские старухи — с гордо поднятыми белыми головками, красиво и горько. Мать Лилии запела какую-то песню на незнакомом мне, цокающем языке. Фальшивила, но это было мило.

Случаются же такие волшебные вечера. Улыбаешься без причины и веришь, что где-то наверху прекрасное дитя рисует ладонью облака на небе, пускает в небо последних ласточек, будто маленькие чёрные самолётики. А люди улыбаются без причины и поют.

— Какая хорошая осень, — сказала матушка Лилии.

Вечером я пересчитал все свои деньги. Тронул рыбок над столом. Лиза, видишь, как всё повернулось. Ты не сердишься?

В последний раз мы встретились с Лилией наспех. Она сама приехала к моей школе и поджидала после уроков, меряя шагами двор. В безразмерном плаще, с рваной стрижкой, похожая на маленького беспризорника. Она слишком быстро выхватила деньги, слишком торопливо попрощалась. Мыслями она была уже не здесь и, конечно, не со мной. Но на прощание всё-таки поцеловала. Губы у неё были сухие и совершенно безвкусные.

— Позвони мне, — сказал я. — Как устроишься.

— Конечно, — пообещала она.

Мы могли бы заключить пари: кто кого быстрее забудет.

А осенний костёр повторился через неделю. Наша надзирательница придумала доброе дело для будущих преступников. Убрать листья в скверике, а затем сжечь их. Вместе с листьями полагалось предать огню всё, что нас тревожит или пугает. В этом кризисном центре работали затейники, я вам скажу.

В сквере собрались шесть подростков. Самому младшему — с каменным лицом вождя семинолов — лет тринадцать. Мы и слова друг другу не сказали, всё это было строительством Вавилонской башни, честное слово. Неужто наша Щепка думала, что мы найдём общий язык: бритый наголо крепыш со взглядом убийцы соседских кошек; сонный, покачивающийся от ветра альбинос; хлюпающий широким носом неандерталец (с такими мощными надбровными дугами, что с них можно было запускать ракеты), я и ещё один.

Нам выдали мётлы, грабли и мешки, и мы поскорее разбрелись подальше друг от друга — одинокие кроты по туннелям.

— В пары! Собираемся в пары! — заверещала надзирательница, ей не понравилась наша разобщённость.

Я выбрал единственного нормального на вид парня — спокойного, улыбчивого, с огненно-рыжими вихрами, подошёл к нему.

— Тебя за что? — спросил он дружелюбно, выметая из-под кустов волчеягодника прелые листья и окурки.

— Подрался с одним, — ответил я небрежно.

— О! — с уважением кивнул рыжий.

На пару мы вымели дорожку, убрали мусор возле скамеек. Рыжий со смаком закурил. Щепка ходила по скверу, прижав к плоской груди блокнот. Увидев, что мы освободились, подскочила и, сияя, предложила выплеснуть на бумагу все страхи и недовольства, чтобы потом бросить в искупительный огонь.

Я долго думал, что написать. Что я в самом деле хочу сжечь? А рыжий уже исписал весь листок, перевернул и продолжал строчить. Сигарета тлела в углу его рта, он даже забыл о ней, пока пепел не стал падать на колени. Это меня восхитило.

— Ты чертовски ненавидишь мир, — сказал я рыжему.

Он расплылся в улыбке:

— Ещё бы. У меня доктрина.

— Только не говори, что ты собираешься что-нибудь взорвать.