Лицей 2019. Третий выпуск

Ярослав в постановке ходил по проволоке. Конечно, со страховкой, не как Валленда. Однако акт героизма был налицо. Школа гудела в предчувствии премьеры, и если какая-то девичья голова не поворачивалась, когда он легкокрылым греческим богом влетал в класс, то это означало одно: девочка тяжело заболела, оглохла или ослепла.

Честно говоря, меня от всего этого воротило. Иногда я думал: что толкнуло меня к человеку, воплощающему в себе то, что я терпеть не могу? Повёрнутому на спорте, актёрстве, своим бесстрашием унижающему меня в пыль? Почему я полюбил его?

Ярослав быстро, играючи вошёл в жизнь нашей школы. Все обычные для новичков испытания: может ли дать отпор или рождён рабом, опасен или безвреден, на что вообще способен — прошёл за раз. Кажется, ему хватило самого первого мощного подъёма по канату, чтобы убедить всех в своей физической силе. Шпана уважительно отошла в сторонку — как хищные совы, признавшие дневную силу ястреба и застывшие в ожидании другой жертвы.

К его внешности летучего греческого бога прилагался лёгкий, без зазнайства, характер. Спокойный и рассудительный, Ярослав быстро решал любые школьные разногласия. И драки на заднем дворе прекратились. Он как будто бы стал старшим братом всем, а не только своей кудрявой малышне.

Как-то раз англичанка попросила нас перенести в библиотеку стопки словарей из класса. Свора рослых старшеклассников, только что гоготавших верхом на партах, вдруг рассосалась. У всех обнаружились неотложные дела или болезни. Нашла дураков! Остались только мы с Ярославом. Я зарабатывал положительные характеристики для Щепки в кризисный центр. Моя надзирательница вела на меня пухлое дело, в котором хорошего становилось всё больше и больше. Ярослав тоже хотел уйти, но уже в дверях обернулся. Мы встретились взглядами.

— Эх, ну и ну, — сказал он виновато. — Дел-то на полчаса… А ты молодец. Человек.

Дел оказалось больше, чем на полчаса. Битый час мы таскали эти словари, а потом ещё стулья из класса в класс, переставляли столы — кругом, и вдруг начали улыбаться друг другу. «Человек», — никто меня так не называл, удивительно даже.

Вышли из школы вместе. Это значило, что у меня впервые появился друг.

После уроков мы вдвоем бродили по желтеющим улицам. Ярослав рассказывал, что на его родине уже наступила зима. Я пытался представить, как это, когда за окном — край света и океан. Сигнал «Ветер-раз!», после которого можно не ходить в школу. Метели, сопки и обледенелые деревянные трапы. Всё в его жизни было фантастическим.

На меня до сих пор распространялся комендантский час. В любой день могла прийти Щепка; если не заставала меня дома — недовольно морщилась, что-то чиркала в своём блокноте. Мать повторяла:

— Прошу тебя, возвращайся до девяти.

Как-то раз мы с Ярославом забрели в рыболовный магазинчик. Глаза моего друга загорелись, и я смотрел на привычные сокровища с выражением счастья и вдохновения. Мы купили пару блёсен — конечно, металлических рыбок. Одна осталась у Ярослава, вторая — у меня. Ярослав когда-то ловил рыбу: ярко-красную нерку, речную зубатку, серебристого гольца. Они с усатым хозяином магазинчика оказались земляками. Вспоминали северные моря и незамерзающие бухты, устья чистых дальневосточных рек и синеву горных озёр.

— Приходите ещё, парни, — сказал нам хозяин на прощание, обращаясь, конечно, к Ярославу.

Чувствовал ли я себя уязвлённым, перебирая ни разу не охотившихся своих рыбок над столом? Иногда.

Однажды мы очутились возле хмурого бетонного здания с надписью «Анна свободна».

— Общество слепых, — сказал я.

И рассказал Ярославу о том, как слепым читают газеты, а они внимательно слушают. О чае с чабрецом. О Карповиче, старом морском волке, чей прах давно съели водяные чудовища, как он и мечтал.

— Давай зайдём! — воодушевился Ярослав.

Мы позвонили в двери, но нам никто не открыл. А разглядеть что-либо в тёмных окнах было невозможно.

Семье Ярослава дали служебное жильё — квартиру, сыплющуюся на глазах от ветхости. Входили мы всегда осторожно, опасаясь хлопнуть дверью и остаться без стены. Но это семейство, кажется, вдохновляла даже колотая обрешётка, как весенние проталины из-под снега, выглядывающая из-под штукатурки то там, то тут. Дети спали вповалку на матрасах. Кровать — высокая, с кованой спинкой — была только у родителей. На этой реквизитной кровати умирали короли, мучились роженицы, Отелло душил Дездемону. Больше мебели в доме не имелось, и отец Ярослава смеялся: «Запаздывает наш скарб, запаздывает». У них была такая игра. Кто-нибудь из младших спрашивал: «Интересно, а где сейчас наш письменный стол с ящиками?», и Ярослав отвечал: «Хм, думаю, где-нибудь в Красноярске». «А где мои прыгалки?» — «Наверное, уже в Кемерово!»

Ярослав отгородил угол в комнате, где выложил вдоль стены столбики белых кирпичей.

— Древние греки занимались с камнями и брёвнами, — сказал он. — И достигали потрясающих результатов, если верить мифам.