Лицей 2019. Третий выпуск

Да, я — самодовольная свинья в глубине души. Мне хотелось покрасоваться перед девчонкой. Лилия отлично подходила для того, чтобы покрасоваться какой-нибудь дичью вроде стародавней драки с Очкариком.

Она позвала меня в кино. В первый раз, в мае, тоже было кино, такое занудное, что мы сбежали. Перед кассой продавали жареный арахис в серебристой фольге. её губы отдавали солёным.

Лилия училась в гимназии. Предметы там были невероятные. Например, сексуальное воспитание. Говорила она об этом так, будто к ним в класс каждую пятницу заявлялась порнозвезда, не меньше, и учила девочек всяким фантастическим штукам. На самом же деле приходила толстая школьная медсестра, развешивала плакаты с распиленными пополам мужскими и женскими репродуктивными органами, терявшими всякую притягательность в своей предельной обнажённости. В исполнении медсестры сексуальное воспитание казалось не более интересным, чем ботаника.

— Скука, и ничего особенного, — признавалась потом Лилия.

Мы договорились встретиться за полчаса до кино. Она что-то хотела мне рассказать. Я подозревал, что и её лето было полно приключений, а я оказался последним в списке, кому она ещё не пересказала их. У кинотеатра я прождал минут пятнадцать. Успел составить уйму слов из названия «Орбита». Мы с сестрой вечно читали вывески и соревновались, кто придумает больше слов. Лизин рекорд не побит до сих пор.

Ещё я успел подумать: вдруг мы с этой Лилией за лето так изменились, что друг друга не узнаем. И вообще — точно ли её зовут Лилия? Но заметил я её издалека. Она шла по тротуару знакомой вихляющей походкой, как Мэрилин Монро в фильме «Ниагара», в светлом безразмерном плаще; выглядела ещё более хрупкой и маленькой, чем я её помнил. Стрижка новая — короткая, какая-то рваная. Я знал её с длинными пепельными волосами, она причудливо укладывала их корзиночкой и просила ни в коем случае не трогать, потому что всё это «щепетильно». Мне кажется, она не очень понимала значение слова «щепетильно».

Глаза у неё были красивые, что и говорить. Огромные и синие, будто от другой девчонки.

— Привет, — сказала она очень сдержанно, даже грустно.

— Привет, — откликнулся я.

Она была страшно бледной, несмотря на то что накрасилась вызывающе: и губы, и щёки. А под глазами — почти чёрные тени. Умыть её захотелось, серьёзно.

— Ты очень хочешь в кино? — спросила она, глядя в сторону.

И обрадовалась, когда я сказал, что нет. Мы опять взяли жареного арахиса, нашли уединённую скамейку на задворках кинотеатра — там ветер гонял выцветшие фантики по земле и натужно гудели холодильные блоки. Лилия села на спинку скамьи, ногами — на сиденье, будто гигантская чайка на жёрдочке. Я устроился рядом.

— Тоскливая осень, — сказала она. — Скорей бы снег.

Теперь, когда она сидела так близко, я мог разглядеть в её глазах тоненькие красные жилки, а под слоем румян — крупные поры. Её лето тоже было сокрушительным, но в каком-то ином смысле.

Лилия задумчиво грызла арахис, в уголках губ собиралась слюна.

— Мне нужно выговориться, — сказала она. — Ты не против?

Не знаю, что движет девчонками, когда они рассказывают одному парню о несчастной любви с другим. Может быть, это извращённая форма женского кокетства? Или вправду — такая сильная боль, что всё равно, с кем делиться? Голос у неё дрожал, пока она говорила об этом парне из кемпинга.

Какой-то знаменитый спортсмен, между прочим. Она посмотрела на меня с затаённой гордостью, готовая уже произнести имя. Но это было бессмысленно — спортом я совершенно не увлекался (чем в детстве очень раздражал отца, «Твоя чахоточная наследственность», — говорил он матери, а она отвечала: «Скажешь, это я хотела сына?»).

У Лилии со спортсменом случилась страстная любовь на берегу моря. По-взрослому, вот так-то. Она полчаса делилась подробностями душераздирающей любви, точно сценарий писала. Должен признать — в этом что-то было, что-то волнующее.

В какой-то момент я всерьёз сомневался, всё ли у меня в порядке. С точки зрения психической прежде всего, потому что отклонения начинаются в голове, физиология только подчиняется. Я думал, не гей ли я. Всё сошлось. Женское воспитание — раз. Никакой тяги к спорту и прочим увлечениям под «гормоном риска» — два. Девчонки меня занимали, да, но с ними мне хорошо просто болтать, три. Это самое главное. Даже после поцелуев с Лилией у меня ничего не колыхнулось, не было ничего, что говорило о возбуждении. Единственное, что утешало, — представители моего пола тоже нисколько меня не волновали.

Когда Лилия в красках описала все эти песчинки на коже и мускусный запах (бог мой, мускусный запах! Она так и говорила), я вдруг задышал чаще. Глупость, конечно, несусветная.

Под конец лета пылкая любовь их переросла в яростные ссоры и закончилась расставанием. Родители Лилии ничего так и не заметили.