Лицей 2019. Третий выпуск

— Ерунда, — отмахнулся я. — Нас приучили многое считать нужным. На самом деле наши предки прекрасно без всего этого обходились. Тысячелетиями, между прочим. Это как пшеница. Раньше люди собирали травы, убивали животных и были счастливы. А потом как с ума сошли. Аграрная революция — прощай, свобода! Осели в полях и стали сражаться уже не с животными, а друг с другом. — Девчонка щурилась, и было непонятно: слушает или нет, но я уже завёлся. — Людям необходимо чем-то себя занять, поэтому одни производят один вид мусора, другие — другой, дороже, дешевле, оптом и в розницу, для души и для тела… Равенство людей состоит в том, что их мусор на самом деле одинаково никому не нужен.

— Ну, а книжки? Или картины? Тоже выбросил бы? — предсказуемо наморщила лоб она. У девчонок всегда всё упиралось в искусство.

— Тут такая штука, — я попытался объяснить. — Это ты сама определяешь. Ты, а не писатель, или, там, художник, или музыкант. Они-то любят называть друг друга гениями. Но это чушь. Если ты сама чувствуешь, как что-то делает тебя лучше, что не зря вот этот писатель, например, сочинил текст или музыкант нарушил тишину, — это не мусор. Только так редко бывает. Чаще нас дурят. Началось всё с пшеницы, а потом — раз! — тебе в голову вдолбили чужие мысли и убедили, что это твои мысли, а то, что эти мысли совпадают с мнением большинства, якобы доказывает их правильность.

— Ф-фух, — выдохнула она. — Если бы я хорошо училась в школе и запоминала всякие умные слова, я бы знала, как тебя назвать.

— Ты разве плохо учишься? — удивился я.

В нашем классе все девчонки учились хорошо. Даже самая отстающая никогда не скатывалась ниже уровня середнячка у парней. Удивительно, почему девчонки ещё не захватили всю мировую науку. Может, это было бы неплохо. Я, по крайней мере, не против. Девчонки всегда крепче стояли на земле и уж точно не стали бы спускать миллиарды на всякую чушь, в то время как болеют дети и голодают старики.

— У меня память неважная, вдобавок дислексия, — ответила девчонка, сидя на своем невыносимо блестящем велосипеде. — Я до сих пор читаю, как в третьем классе. И пишу медленно, будто курица лапой. После школы пойду в закройщицы.

Она сказала это и посмотрела на меня с вызовом, словно ждала презрительного смеха или чего-нибудь в этом роде. Я сорвал травинку, пожевал сладковатый стебель.

У нас в классе был такой паренек. Когда нам приходилось читать по очереди вслух, все успевали два раза пробежать глазами страницу, пока он мучился над одним абзацем, красный и взъерошенный. Если совсем уж честно, мы считали его тупым. Скоро он ушёл из нашего класса, и никто не удивился.

Девчонка тупой не выглядела.

Мост был пустой и пыльный. Даже от речной воды не веяло утешительной прохладой. Течения почти что не было.

— А я пойду в армию, — сказал я девчонке. — Если там окажется больше порядка, то останусь.

Она тоже сорвала травинку и пожевала. Тоже посмотрела на реку, тихую, блестящую, гладкую. Наверное, она решила, что я повёрнут на порядке. Хочу, чтобы одежда всегда была чистой и выглаженной или чтобы стулья всегда стояли, будто «по струночке». На самом деле я раздолбай каких поискать. Пару раз приходил в школу в разных носках, и, если рубашка выглядит не совсем уж мятой, а так, слегка, никогда гладить не буду. И под кроватью у меня можно найти тополиный пух даже зимой. А причёска? Нет, всё, что касается внешней аккуратности — не ко мне. Я жаждал другого порядка. В головах людей. Но объяснить это было трудно.

Вдруг она сама догадалась:

— Я поняла! Ты хочешь в армию из-за того же, что и выбросить коробки в реку. Чтобы не множить мусор.

— Тебя недооценивают в твоей школе, — сказал я, и она засмеялась.

Смеялась она хорошо! Зубы у неё оказались маленькие и немножко скошенные вглубь рта. Веснушки запрыгали по лицу, будто живые. И смех был приятный, чистый. Может быть, потому я и предложил ей искупаться. Мне показалось, это хорошее предложение в ответ на хороший смех.

Черт с ним, с Очкариком, с его лозунгами и инструкциями. За десять минут ничего не случится. Мы спустились со своими гружёными велосипедами вниз, к реке. Из-под колёс летели камешки. Она ставила ногу боком, боясь упасть. Велосипеды пристроили на берегу. её велик выглядел точно наряженная на ярмарку кобыла, мой — будто примчавшийся с поля диковатый стригунок. Я скинул рубашку, кеды, джинсы, которые обрезал по колено неделю назад, так что они уже обросли густой бахромой. Девчонка осталась в майке и коротких канареечных шортах, стянула тенниски, грязные у больших пальцев. Вся она была конопатая — и руки, и ноги, и грудь в вырезе майки. Странно, но это не выглядело уродливым, хотя скажи мне кто-нибудь, что у девчонки грудь в веснушках, — мне бы сразу расхотелось смотреть.

Вода оказалась тёплой, мутной и затхлой, как в стоялом пруду за бабушкиным домом. Но я всё равно окунулся пару раз с головой. Девчонка вошла по колено, побрызгала на лицо, руки. Веснушки стали ярче.