Лицей 2019. Третий выпуск

никого у нас не было, только мы,
а теперь — одна память.

старая память — на простыни бязевые, на рубашки грязные, на чужих детей, приходивших
в квартиру, тихонько разувавшихся в коридоре.

можешь вспомнить?

осталась ты — не вдовою,
а маленьким часовым
его книжных полок,
черновиков,
писем.

много всего утрачено.

потому что ведь как иначе —
человек тебе предназначен,
у вас и тарелки были фаянсовые, новокупленные — но придут,
всенепременно придут и скажут: хватит маяться, выходи опять
замуж.

ты ответишь — как же я,
не только фото его храня,
но и пиджак, ношеный-переношенный, и ботинки
из искусственной кожи —
брошу,
из памяти вычеркну?

на дороге ледок
колок.

а любовь — это на сколько?
на чью долгую-долгую,
на чью лёгкую-лёгкую,
на чью быструю-быструю
жизнь?

но на всю мою, целиком.

потому что когда музыка кончится
и остановится
танец,

что-то останется
что-то останется
такое важное,
тёплое —

и ты везёшь, как ребёнка
на саночках, своё горе,
чтобы град
не хлестнул, не настиг,

стараясь каждое слово вытвердить,
стараясь память не растрясти.

* * *

На этой кассе — слабослышащий сотрудник. На этой — женщина с усталыми глазами.
И если её вдруг сейчас не станет, то наших легионов не убудет.
Встречаюсь взглядом с мёрзлой мёртвой рыбой, что купят, станут потрошить и чистить.
И если мы с тобой простые числа, то нам положен и покой, и выдох.

Стою всю очередь от водки до батона, в глаза не глядя оттого, что плакать стыдно,
с коробочкой расплавленного сыра. Мороженые рыбы тонут, тонут.
Нам выставлять израненные ноздри за долею благого кислорода.
Я к старости всё ближе год от года, но всё ещё не знаю, что там после

того, как нас зажарят и разложат по белым, чисто вымытым тарелкам.
Кому молиться, что с собою делать в текущий здесь период многобожья?
Как раздувать поломанные рёбра и петь многоголосые хоралы?
Их колотые, резаные раны, и губы их, охрипшие от рёва

по четвергам — на каждой в мире кухне. Как денег
по карманам не нашарю —
то пробираюсь тропами «Ашана». Мы все до воскресения протухнем,
и не придём в отглаженных рубахах, и не воссядем в праздничном и алом,
не будет ни Петра, ни Иоанна, ни гнева, ни сомнения,
ни страха.

Не будет почерневших виноградин, ячменных перемолотых колосьев
(на МКАДе так накрапывает осень, что никому из нас с войной не сладить),
ни моря, что не помнит, и не снится, и набегает пеною
на насыпь…

А будет только писк открытой кассы. И крошки льда в продавленных глазницах.

АНЯ