Лицей 2019. Третий выпуск

решила к весне разобраться в ящиках письменного стола,
ибо накопилось столько пыли и памяти, что ни словом унять,
ни платком утереть.
я вынимаю старые записные книжки, перемежающиеся
с договорами на кредиты
в северлесбанке
и промсвязьбанке
и стальинвестбанке,
вынимаю открытки, подаренные одноклассницами,
конспекты по обществознанию,
руководство
по эксплуатации
электрической кофемолки.
но неожиданно вижу пожелтевший конверт
с надписью
игры двадцать второй олимпиады,
с нарисованным юношей в синем спортивном трико.
в конверте одна фотография,
на которой незнакомые люди: старуха с суровым лицом, взрослый полноватый мужчина в очках в модной тогда
тяжёлой чёрной оправе;
девочка, в которой минуту тщетно пытаюсь узнать себя.

так стираю пыль с мебели, вешаю занавески, мою посуду,
жду мужа с работы,
не зная
ни индекса предприятия связи,
ни адреса отправителя.

* * *

Здесь что ни день — тоска пустая неизъяснима.
Преображенья храм в Песках и в эту зиму
зелёный, белый, один стоящий противу ночи.
Мы здесь чужие, мы здесь случайные, помилуй, Отче.

Мы скоро вырастем, мы скоро станем глазами листьев.
И испарится тоска пустая, и будет жизнь нам
среди холмов, где львиный зев, где мак, где мальвы
в неосвящённой лежат земле и жаждут мая.

Заплачет небо густою синью с потекшей ручки,
и память будет пустой и стылой, а дождь беззвучно
щекочет кожу и щиплет губы, колотит в кровли,
кропит дорогу, окурки в клумбах и каждый корень.

* * *

Шли через поле, поросшее иван-чаем, шли от автобусной остановки,
обходили лужи молочно-серые, светлые,
с невидимыми затаившимися лягушками. Я скоро устала,
но папа не брал на плечи.

Видели речку, тревожно бегущую сверху вниз по склизким камням,
поросшим от времени чем-то вроде собачьей
шерсти. Видели мостик — бетонные плиты и второпях приделанные перила,
на которые страшно облокотиться. Наша дорога старая, непроезжая, позабытая.

Быт северный, деревенский — того и гляди разглядишь
в траве красную вышивку земляники, майолику незабудок.
Будто последнее дерево в срубленной роще — колокольня
из серого дерева, серебра и лучей предутренних высится.

Так и мы должны выстоять — когда исполнится двадцать,
тридцать и сорок пять, и ветер сорвёт с головы косынку
хлопчатобумажную, белую.

Папа стоит под тысячелетним небом у деревенской церкви, крестится.
Я повторяю его движения: сначала на лобик,
потом на животик, потом — на плечико…
И мир отзывается медвежьей, и заячьей, и голубиной,
и яблоневой, и земляничной речью, звонкою и отрывистой.
И нет слов
человеческих.
Ни следа человечьего.
Ныне и присно.

ТРИПТИХ

1.