Лицей 2018. Второй выпуск

— Зассал! — воскликнул Егор. — Прищучили, он и зассал! На хвост наступили! Наверно, менты ему сказали, что посадят за этого Юнуса, вот он хвост и поджал.

Он вскочил, пытаясь обратиться ко всем, но смотрел только Никита.

— Этот Нестор ответит! Кто со мной?! Кто со мной за Богородицу вступится, а?!.

Никто не сдвинулся с места.

— Сдай оружие и вали на все четыре стороны.

— Сдать? А деньги?! Я тоже складывался! Тоже рисковал! А если мне черти башку решат проломить, что я буду делать?

— Никто тебя не тронет, — сказал Кузьма злобно. — Все сдадут оружие. И я его продам, а деньги вам верну. Точка. Хотите вместе оставаться — оставайтесь, я не запрещаю.

— А кто ты вообще такой, чтоб запрещать, а?!

Он понял, что не может обойтись без силы. Ну что же, в последний раз можно. Все почувствовали, как его тело снова наливается яростью. Он еще не поднялся, но — по расправившимся плечам, сосредоточенному взгляду — было ясно, что он готовится уничтожить Егора.

— Укры меня не испугали! И ты не испугаешь, понял? Я не боюсь, в отличие от вас! Никого, кроме дьявола, я не боюсь! — начал тот.

— Я могу быть пострашнее дьявола, — спокойно сказал Кузьма, поднявшись.

Он пересек комнату и встал перед Егором. Тот был на голову ниже. На войне он работал водителем — возил людей между разбомбленными районами. Раздавить его было легко, да он и сам знал это.

— Сдай оружие, Егор, — посоветовал Павел.

— Не командуй мне!

— Сдай, и я тебя не трону, — пообещал Кузьма. — Отдай пистолет, и можешь ехать на все четыре стороны.

— Трус! Трус чертов!

Кузьма шелохнулся, и Егор отпрянул в дальний угол. Он тут же остановился, но напряжение моментально спало. Было ясно, что эту битву он проиграл. Никита отвернулся от него. Остальные сосредоточенно глядели на исполинскую спину Кузьмы.

Егор, матерясь, бросил пистолет прямо в кобуре и, продолжая шепотом повторять «сука, сука!», хлопнул дверью.

— Ну и что? Это все? Конец? — уточнил Петр.

— Похоже на то, — ответил Павел.

— Я сказал. Хотите оставаться — оставайтесь. У каждого воля. Но художника мы не трогаем. Никого не трогаем. Надо будет защищаться, — Кузьма обвел оставшихся тяжелым взглядом, — будем защищаться.

— Странно это, — сказал Никита.

Павел догнал его на дребезжащем велосипеде и некоторое время ехал рядом.

— Слушай, ты бы за ними присмотрел, особенно за Егором, — сказал Кузьма, останавливаясь, — нехорошее чувство у меня.

— Я вот ничего не понял, — с досадой ответил тот. — Сам присматривай!

— Да? Ну тогда чего ты за мной увязался?

— Ты лучше ребятам верни деньги. А то нехорошо выходит.

— Ребятам? А тебе? Или ты особенный?

— А я еще погляжу, командир. Мне кажется, ты скоро передумаешь. Заскучаешь и захочешь опять. В наступление.

— Езжайте по своим домам. Вы не из Края. Дома защищайте, а здесь я сам позабочусь.

Больше Павел не догонял его.

Следующие дни Кузьма провел безвылазно у себя, но тревога терзала его. Он стеснялся делиться с дедом или Стрельцовым (тот переселился к ним и был теперь всегда где-то неподалеку), сидел в комнате, курил и пытался придумать, что теперь делать. Пару раз приезжала Катя, просила его выйти, но он отвечал, что болеет и не хочет ее заразить. Из окна наблюдал, как на краю участка она и Стрельцов подолгу разговаривают.

Он плохо спал и слышал по ночам, что Полина босиком спускается в гостиную, выходит в коридор через самую нескрипучую дверь и замирает на крыльце. Кузьме достаточно было немного приподняться, чтобы разглядеть в саду мерцающий огонек — Максим водил то ли свечой, то ли экраном телефона, давая знать, что пришел. Полина посылала ему ответный сигнал и осторожно закрывала входную дверь. Дальше девочка кралась вдоль забора, в тенях деревьев, скрывавших ее от лунного света, и исчезала на границе участка.

После той ночи Кузьма стал бояться встреч с дочерью. Ему казалось, что он обязательно станет отступать и дальше перед всеми ее желаниями, поэтому он чуть не прятался от нее и всегда притворялся спящим, если сидел в гостиной, а она заходила. Однажды он даже услышал, как она спрашивает деда: «Папа заболел?» Прятался он и от Стрельцова; тот, впрочем, не искал разговора. Утром он уходил на море и возвращался к ужину, за которым мужчины пили в молчании или вели незначительные бытовые разговоры.

Так проходили дни.

— Всё злишься? — Однажды вечером дед без стука зашел в его комнату. — И хватит уже притворяться, что спишь. Или правда заболел?

— Нет, — ответил Кузьма, не открывая глаза.

— Может, тебе Борьку привести? Даже его забросил.

— Он справится. Он все понимает. Борька верный.

— Ты за что обиделся-то на нас?

— Можешь быть доволен — в Крае теперь все по-старому, я тут больше не решаю.

— Кузьма, ну как же ты не понимаешь: ты и раньше не решал! Тебя просто хотели использовать.

— Кто?

— Хозяева твои из армии. Ты сам не думал про это?

— Никто меня не использовал. В Одессе не смогли, а тут и подавно. Там, поверь, те еще гадюки были.

Кузьма раздраженно спустился в гостиную. Он и вправду дремал, когда Петрович пришел. Часы показывали девятый час вечера.