Я покосился на двух мужчин, оставшихся снаружи. Из той же бесцветной породы, что и приснопамятный офицер, но не мятые, а отглаженные. И вряд ли они испугаются чего-либо в присутствии своего хозяина.
У одного против троих – никаких шансов.
Пришлось отлепиться от стены и сесть на край кушетки с видом примерной институтки, сложив руки на коленях. Вокруг запястий виднелись бледно-розовые круги – наручники успели натереть тонкую кожу.
«Значит, у волшебника его шрамы появились при схожих обстоятельствах».
Некоторое время Кормье наблюдал за мной, а я – за бликами света на плохо оштукатуренных стенах. Теперь комната казалась больше похожей на колодец – потолки высотой были навскидку метров семь, не меньше. Наверху, под самым карнизом, темнело что-то вроде ниши.
– Нравится? – сухо спросил Кормье.
– Пойдёт, – вздохнул я. Страшно не было, скорее, муторно. Неба отсюда точно не увидеть… – Прохладно, но хотя бы не сыро. Не хотелось бы умереть от воспаления лёгких, это весьма неприятно.
Кормье скривился, сдирая цилиндр с головы. Отколовшаяся с тульи серая лента мотнулась по неметёному полу.
– Смерть вообще крайне неприятное явление.
Я вспомнил Мари-Доминик и невольно улыбнулся:
– Вы так говорите, словно это навсегда.
Вот тут-то его и переклинило.
Сумасшедшие могут двигаться очень быстро; хуже того, их движения почти невозможно предсказать. От первого удара тростью мне удалось уклониться, но второй пришёлся точно по рёбрам. Закрывая голову руками, я попытался откатиться под кушетку, но заработал ещё один тычок, аккурат в солнечное сплетение.
Вот это было уже больно.
Когда я отдышался и вытер сопли пополам со слюнями, а в глазах перестало троиться, света в комнате прибавилось, а на полу появился поднос с кружкой подогретого вина и тарелкой жаркого. Кажется, утиного. С грибами.
– Не слишком щедро для пленника? – сипло спросил я, стараясь, чтобы голос не дрожал. Постыдных всхлипов и скулежа в течение последних двух минут и так с излишком хватило для моего самолюбия.
– Не дерзи. Ешь, пока я не передумал.
Кормье смотрел в сторону, нетерпеливо постукивая тростью по каменным плитам.
– Боюсь, что меня стошнит, – честно признался я, рискуя схлопотать ещё один тычок. – Можно, я просто попью сначала? А то сначала хлороформ, потом это… – я многозначительно кашлянул, покосившись на трость.
– Пей, – милостиво разрешил Кормье.
По выражению его глаз я понял, что простой воды лучше не просить.
Вино, впрочем, оказалось хорошее.
Обычно я с одного стакана не хмелел, но тут сказалась общая слабость. Голову быстро повело. Я забрался на кушетку, укутался одеялом, втащил тарелку с жарким на колени и начал есть, осторожно тягая кусочки прямо пальцами. Кормье наблюдал за мной с болезненной жадностью, но вряд ли причина крылась в банальном голоде.
– Вам что-то от меня надо? Скажите, может, и дам, – не выдержал я наконец. О, да, дипломатом мне не бывать. – Только сразу признаюсь – летать я не умею.
Кормье стиснул трость так, что у меня на секунду все внутренности сжались от ожидания удара.
– Откуда ты…
– Не вы первый, не вы последний, – сказал я как можно ровнее, пытаясь подражать волшебнику. – Эффектные фокусы всегда привлекают внимание. И всегда находится кто-то, кто хочет купить секрет. Ну, или выбить силой.
Последний кусок утятины попался жилистый и пересоленный. Я гонял его во рту, как лакричную жвачку, и думал, где бы теперь помыть руки. Кормье дышал тяжело и прерывисто, а на виске у него выступила венка. В толстое стекло лампы бился ночной мотылёк, рассыпая серую пыльцу с рваных крыл.
– Но я видел, – тихо, но ясно произнёс Кормье, в упор глядя на меня прозрачными глазами. – Я видел, что ты летел по-настоящему. Я всегда умел отличать настоящие вещи. Настоящую смерть тоже. Тот клоун умер на арене. Перелом шейных позвонков. Хорошее представление, хороший ход… Меня все обманывают, даже собственная жена, обманывают и сбегают. Но тебя я не выпущу, нет.
И тут я окончательно осознал, что попал.
Кормье не получится переубедить, уговорить или запугать.
Он не псих, он – одержимый. Одержимый одним желанием, живущий им.
…потом Кормье сам вытер мне руки своим батистовым платком – кипенно-белым, надушенным. Заставил лечь, укутал одеялом, заботливо подтыкая края, погладил по щеке, с силой прослеживая ногтём контуры старого шрама, и прошептал, обдавая веки горячим дыханием:
– Подумай, Келли. Хорошо подумай. Тебе всего лишь надо немного полетать. Я буду о тебе заботиться, выделю комнату в особняке, любую одежду, книги… женщин, если захочешь. Только не заставляй меня настаивать, хорошо? Вы все такие отвратительно хрупкие, а мне надоело…
– Я подумаю господин Кормье. Доброй ночи, – как примерный мальчик, покорно откликнулся я.
Кормье улыбнулся и потрепал меня по волосам.
– Доброй ночи, Келли.
Лампу мне, естественно, не оставили.