Линия фронта

В дороге Павло хлебнул горя и сильно перетрусил. Он видел страдания народа, гибель стариков и детей, голод. В его шаткой душе кипел протест, и тогда-то он решил, что должен идти дальше, что местечко — лишь временное пристанище: отдохнуть, собраться с мыслями, может быть, разузнать кое-что о своих. И вот первое, что он узнал, — здесь сын. Узнал Павло о сыне и такое, что впору от него отречься. На то, что Костик увильнул из армии, он глядел, пожалуй, сквозь пальцы, так уж сложилось: окружение, плен, побег… А вот связи сына с полицией, с Журбой он не прощал. И в разговоре с Захаром Платоновичем так прямо и высказался, чем заметно смягчил старика.

4

Совсем уже стемнело, когда Евгений подходил к местечку. Прикинув расстояние, он решил заглянуть на кладбище: другого времени не выпадет… Питался представить живое лицо матери, но видел ее почему-то такой, какая была она на фото, видел карточку. Откуда-то из подсознания всплыли бабушкины слова о том, что, если кто из покойных родных привидится во сне и позовет с собой, это плохой знак. И он стал припоминать, не снилась ли ему мать…

На кладбище было еще тише, чем в поле. Евгений напряженно всматривался в гущину, различая холмики с крестами. Могилы родных он нашел быстро: мать положили рядом с отцом и бабушкой. Евгений держался за знакомую оградку и думал о матери. Пожалуй, никогда раньше он не ощущал так остро любви к ней. И это было обидно — почувствовать сыновнюю нежность, когда матери не стало. На желтом бугорке еще лежали цветы и хвойный венок, земля здесь была свежая и просевшая. Жутковатое чувство одиночества незаметно покинуло Евгения, он перенесся в детство, теперь-то он сознавал, как хорошо и радостно прошло оно, понимал истинную цену мелким детским горестям; ему подумалось, что по-настоящему он обижен лишь теперь, когда враги выжили его из дому и превратили в скитальца, принудили ходить по родной земле таясь, когда не мог он открыто зайти в дом деда. Эта обида вернула Евгения в мир реальностей. Время текло быстро, пора было идти дальше.

«Ку-гу… ку-гу…» — раздалось вдруг.

Евгений, ощутил холод меж лопаток. Плач шел откуда-то сверху; Евгений не сразу сообразил, что это сова; голос ночной птицы был неприятен, и он, не оглядываясь, пошел прочь. Попробовал различить в темноте стрелки на часах, но не смог и забеспокоился.

При выходе с кладбища, в кустах возле дороги, Евгений наткнулся на какого-то человека, резко схватился за кобуру.

— Кого тут носит?

— А ты кто таков?

Это был толстомордый старик, от него несло перегаром, и Евгений вдруг узнал: лавочник. Тот ошалело вглядывался в лицо Евгения.

— Не узнаете?

— А-а-а… сынок покойного Станиславича…

На какой-то миг Евгению привиделось, что лавочник напружинился и готов броситься на него. Евгений невольно отступил, и это заметил старик. Он успел разглядеть на боку у Евгения кобуру, и хмель с него как рукой сняло. Он елейно проворковал:

— Добрый вечер…

Они стояли лицом к лицу. Евгений понимал, что перед ним недруг. Однако он сдержался и сказал:

— На могилу наведался…

Лавочник уже понял это, потому что сочувственно покивал головой. Он поднял руку, взялся за подбородок.

— К родителям… Как же, надо… — Лавочник неопределенно показал рукой. — Брательник ваш, Константин, здеся. Так что оба-два…

Евгений не сразу уловил, куда тот гнет, и простодушно ответил:

— Знаю.

Но это не сбило с толку лавочника: старый лисовин знал, что внуки Захара Платоновича не одного поля ягоды. И он переменил разговор.

— К деду наладились? — Евгений вздрогнул. Словно видя его опасения, лавочник успокоил: — Браток ваш у сынка мово. У Вадима. Помните?

— Помню. А вы откуда? — спохватился Евгений.

— Да тут, словом… друзяка тут… — мямлил подгулявший лавочник. Он махнул рукой куда-то за кладбище. И все, что он говорил, было сущей правдой, за исключением того, что «друзяку» звали Оксаной. Не мог же он открыть юнцу, что навещал вдовушку, свою давнишнюю привязанность. К тому же Оксана гнала добрую горилку, и хаживал к ней не один лавочник.

— Из гостей, значит?

— А то ж…

Где-то вдали рассыпались выстрелы. Евгений понял, что это работа Бойко. Тем часом лавочник пугливо крутнул головой и заспешил:

— Пойду… А вы порадуйте дедушку…

Султан узнал Евгения, кинулся ему на грудь. «Дурак, дурак…» — отбивался Евгений, стараясь успокоить собаку. Он поднялся на завалинку, заглянул в щель меж створками ставней. На дальней стене увидел знакомую рамку — в виде спасательного круга. В рамке красовался в белом полуфлотском картузе молодой Захар Платонович. Пониже, на диванчике, кряхтел с книгой в руках всамделишный, живой дед. Больше никого в доме не было, Евгений постучался.

Сумбурный у них вышел разговор. Дед от радости не знал, куда посадить внука. Чутье подсказало ему, что Евгений заскочил тайком, а это уже говорило само за себя. Он с ходу стал ругать новые порядки, Павла с сыном, живодера Журбу, лавочника. Поостыв, глянул на ходики и с сожалением сказал, что может заявиться Павло или Костик. Костик, по словам деда, переведен полицаем в Вишенки, но часто навещает старых дружков, особенно Вадима…