Линия фронта

— Ну что, дед, перекусим?

Горе надломило старика. Он стал забывчив и медлителен — скажет слово и стоит, щурится, протирает без надобности очки. А то снимется вдруг и пойдет, шаркая ногами и выставляя непокорную, взлохмаченную бородку.

— Голодно в Киеве, — пожаловался Константин.

— А?.. Да-да… Сейчас…

Константин с нетерпением следил, как дед резал черствый хлеб, доставал из печи варево, и все это не спеша, будто в ресторане.

— Дедусь, быстрей!

Только теперь, казалось, Захар Платонович окончательно пришел в себя. Он вскинул очки на лоб и смерил шустрого хлопца долгим взглядом.

— А ты… ты зачем здесь?

— Я? Из окружения, деда…

Старик застыл с ножом в руке, потоптался в раздумье и осторожно сел на табурет. Угол кухонного стола разделял их. Тем временем Константин уминал за обе щеки.

— Окружение, стало быть… И как же ты дальше, Костик?

— Посмотрим, деда… Проживем как-нибудь!

— Ишь ты… патриот!

Старик не задавал больше вопросов, он понял главное: прятаться внук не намерен.

В тот же день Костик отправился пошляться. Султан во дворе недоверчиво показал ему зубы, словно помня давнюю обиду.

С Вадимом Костик встретился на майдане. Вадим приветливо, как старому другу, протянул руку.

— Крепкий ты стал парень!

Костик удовлетворенно хмыкнул и пожал протянутую ладонь. Ростом он вымахал вровень с сыном лавочника, хотя тот был много старше его. Костику хотелось укрепить выгодное о себе мнение, он сказал как можно независимей:

— Стою на ногах.

— Одобряю! Ты всегда был самостоятельным.

Усмешка Вадима странно двоилась: мясистые губы расплылись, а в колючих глазах были безучастие и холод. Однако Костик воспринял это как признак душевной твердости и мужества; он смотрел в жесткие глаза Вадима почти заискивающе.

— Вот, прибыл к деду.

— Несчастье у вас, — расчетливо посочувствовал Вадим.

— Болела она, — сказал Костик и отвел взгляд. Он знал, что покойная тетка от немцев скрывалась, об этом толковал дед.

— Да, да! Трудное время, а жить нужно. Ты-то как?

— А, сыт всем этим по горло!

Он понимал, что говорит не то, не нужно бы исповедоваться перед малознакомым человеком, что еще можно все поправить, стоит только попрощаться и уйти. Но вместо этого продолжал любезно благодарить отцова приятеля за приглашение отобедать, пока тот не взял его под руку:

— Пойдем…

На Костика Захар Платонович махнул рукой. Да тот и не сидел дома, втянулся в компанию, чуть не ежедневно выпивал. Все чаще видели его с Вадимом и даже с Журбой. И тем сильнее было удивление Захара Платоновича, когда однажды под вечер тихо отворилась дверь и на пороге возник еще один представитель Спысового роду.

— Здравствуйте, батя! — донеслось от притолоки.

Захар Платонович вглядывался, не веря глазам своим. Перед ним стоял Павло собственной персоной. Это так не отвечало мыслям и настроению старика, что он даже не пошевелился.

Павло замер в дверях, как призрак. В руках он держал шапку. Массивная стриженая голова и круглые, совиные окуляры на толстогубом лице придавали ему солидный вид. Наконец он шагнул вперед. Тогда и Захар Платонович, опираясь на палку, встал. Он по-молодецки развернул плечи и недобро сощурился:

— Здравствуй.

— Давно я вас не видел…

Лицо старика пошло пятнами. Он заговорил тихо, со значением:

— Не видел? А обскажи, из каких ты мест?

— Не дезертир я, не думай, — вырвалось у Павла.

— От утешил! — Старик перебрал пальцами рукоять палки и пристукнул об пол. Павло на всякий случай отстранился и надел шапку.

— Батя, я честный. А что не в армии, так, знаешь, здоровье у меня… Был на Волыни, в командировке, а тут немец. Не успел…

— И в кого ты, неприкаянный? Ловчишь, ловчишь… Крал бы уж или хоть пил!

— Батя, стечение обстоятельств…

— Они у тебя с самого детства стекаются. И Котька по твоим стопам. Тоже прибыл.

Павло предвидел, что объяснение с родителем будет тягостным, но вот застать сына в местечке никак не предполагал.

— Котька? Он здесь?

— Выгнал бы я тебя, поганца!

— Я и сам уйду, я недолго. При первом случае…

Павло действительно не думал задерживаться в родных местах. При всем своем легкомыслии он понимал, что с новой властью ему не по пути, что здесь, на оккупированной земле, ему делать нечего. Конечно, он пойдет дальше, на восток, постарается пробраться к своим. Но жизнь часто вносила в его благие намерения серьезные поправки, и не всегда была в том его прямая вина. Так было и до войны, в Киеве, где его запутали в каких-то комбинациях, в результате чего он вынужден был покинуть город. Последнее время работал в глубинке, в Сибири, и даже собирался выписать семью. Но не успел — его послали в срочную командировку. Павло уже почти выполнил задание, как вдруг — война. Фронт, правда, прокатился стороной, по большакам, но Павло очутился в тылу врага. Что было делать? И поплелся он, выкинув документы, в местечко. Все же дом родной.