Лимонный хлеб с маком

Она молча разглядывала их не более секунды. В приют наведывалось не так много белокожих посетителей: желающие усыновить ребенка обычно искали его в государственных интернатах.

– Да, помню… Вы привезли сюда Наоми, верно?

– Так и есть.

Новорожденный заплакал.

– Она все еще здесь?

– Да. Там, где ты ее оставила. В той же колыбели. Пройдите к ней. А я попытаюсь уложить спать этого младенца, которого принесли сегодня.

Марина и Матиас пошли по узкому коридору. В комнатах несколько воспитательниц раздавали сиротам бутылочки с молоком. Марине невольно захотелось, чтобы Наоми сразу же ее узнала. Она приблизилась к железной кроватке.

Девочка сидела, вцепившись ручонками в металлические прутья, и смотрела в сторону входной двери, откуда проникал свет.

– Привет, красавица, – ласково сказала Марина. Однако Наоми даже не обернулась и не пошевелилась. Ее глаза были устремлены на солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь дверной проем.

Марина плавно протянула руки и вытащила ее из кроватки.

– Привет, Наоми, – мягко повторила она.

Девочка обвила ножками талию Марины. Молча и не глядя на нее.

– Здравствуй, прекрасное дитя, – сказал Матиас по-немецки, гладя ребенка по щечке.

Они продолжили произносить фразы, каждый на своем языке, как в дни, когда младенец встретился на их жизненном пути. Однако Наоми, казалось, не реагировала ни на одно слово. Не глядела на них и не жестикулировала.

Мимо проходила смотрительница.

– Хотите покормить ее из бутылочки?

– Конечно. Как раз то, что нужно.

Служащая протянула одну из четырех бутылочек, которые несла.

– А можно покормить ее на воздухе?

Вышли втроем и устроились на железной скамье перед домиком.

Наоми открыла ротик в ожидании небольшой порции молока, которая полагалась ей каждое утро. Но по-прежнему ни на миг не пересекалась взглядом с Мариной, даже когда ей поднесли молоко. Пила его медленно, уже научившись сосать не торопясь. Ее тельце нуждалось не только в пище, оно требовало и краткого, хотя бы в течение всего нескольких минут в день, прикосновения другого человеческого существа. Малышка бессознательно продлевала процесс кормления, потому что до следующего обречена общаться только с железными прутьями кроватки.

– Наоми, – ласково позвала Марина.

– Странно, что она не реагирует. Может, не слышит? – спросил Матиас.

Но она все слышала, а в отсутствии ее реакции не было ничего странного. Никто не смотрел в глаза этим детям, и они не смотрели в ответ. Их опекуны не могли уделять им столько внимания, сколько требовалось, и кормили-то их ради жизненной необходимости, не уделяя много внимания и не проявляя любви, которые так нужны каждому в детстве.

– Хочу немного пройтись с ней. Ты не против, если я прогуляюсь одна? – спросила Марина Матиаса.

Она встала и прижала девочку к груди. Похлопала ее по спинке, чтобы отрыгнула. Марина стала прогуливаться с ней по дороге, по которой они с Матиасом пришли. Наверняка ребенок никогда еще не был так далеко от дверей приюта. Марина почувствовала, как Наоми положила головку ей на плечо, и продолжала шагать, пока не дошла до злакового поля. Остановилась и вспомнила слова Лауры: «Даже новорожденным детям надо слушать звук тихого голоса взрослого. Ребенок привыкает к тембру, что придает ему ощущение безопасности и благополучия. С детьми нужно беседовать о чем угодно…»

– А знаешь, Наоми, там, где я родилась, на Майорке, у нас тоже есть злаковые поля вроде того, что мы видим перед собой, но не тефовые, а пшеничные. Иногда вместе с пшеницей рождаются красивые красные цветы, дикие, ярко-красного цвета: называются они маками.

Она заметила, что Наоми пошевелилась. Казалось, захотела сменить позу. Марина оперла ее о свое бедро, и девочка обвила маленькими ножками талию. Но упорно не желала одарить ее взглядом.

– Наоми, ну взгляни же на меня, пожалуйста, моя девочка.

Марина подумала: может, малышка испугалась. Но непохоже. Только бы узнать, что не так с восьмимесячным ребенком, казавшимся ей самым грустным из всех, которых она когда-либо встречала на своем жизненном пути. Сейчас не приходило в голову что-то еще ей сказать. Марину охватило чувство безмерной печали. Начинало темнеть; может, лучше оставить ее спать в кроватке? Марина пошла медленнее и снова, как в первые дни своей жизни в Афарской пустыне, зашептала ей на ухо: «Моя сонная девочка, дитя, спи-засыпай, благослови ее…»

И впервые Наоми подняла головку, посмотрела на нее, узнав мелодию, которую слышала в первые дни своей жизни. Ее маленькие карие глазки погрустнели, и она заплакала очень тихо, как привыкла за восемь месяцев своего существования.