Лихое время. «Жизнь за Царя»

— Чего-то тут не то! — решил Авраамий и пошел вниз. Забирая попавшихся на глаза стрельцов, почти бегом помчался к Никольским воротам. Почему туда, брат воевода объяснить бы не смог. Чутье, что ли, подсказало? Но — вовремя! В узком и длинном проеме между стеной и срубом двое стрельцов изо всех сил отмахивались бердышами от клинков свеев. Вот, один упал, второй оступился… Но подоспевшие ратники во главе с келарем оттеснили супостата от ворот и закрыли тяжелые створки.

Разбираясь, что произошло, Палицын выяснил, что послушники с поварни, решили, что раз наступило перемирие, то можно открыть врата и сходить на озеро. Уж чего там они собрались делать — непонятно, но свеи только этого и ждали. И, не окажись перед вратами сруба, свеи бы ворвались в обитель…

Переведя дух и смахнув пот, Авраамий пошел на Никольскую башню — хотелось глянуть в глаза тем, кто проворонил шведа! Но подниматься не пришлось. У подошвы встретили виноватые пушкари.

— Не могли мы палить, отец воевода, — виновато сказал старший. — Тут, окромя свеев еще и братия была. Стрельнули бы, своих перебили…

— Где начальник над башней? — спросил Авраамий, вспоминая, что раньше эту должность исправлял Мансуров, а сейчас Лихарев.

— Воевода отдыхает, — доложил старший пушкарь. — Устал после боев.

— Тебя как звать?

— Осип я, Пантелев, — ответил озадаченный пушкарь.

— Вот ты, Осип, теперь и будешь старшим. Понял?

— А как же Максим Васильич? — удивился мужик еще больше.

— Вот это не твоя печаль. Понимаешь, за что воеводу с начальства сняли?

— Чего непонятного-то? — хмыкнул Осип, сразу ставший значительнее, чем был. — Допустил он, что братия ворота без его ведома открыла.

— Правильно, — кивнул Палицын. — Еще, Осип, раз ты старший теперь, запомни крепко-накрепко — врата открывать лишь с моего ведома, понял? А еще скажу… Коли такое увидишь — стреляй, не раздумывая — в своих и в чужих…

Утром в заливе бросили якоря еще два галеона, загруженные едва ли не по ватерлинию. До самого вечера к берегу и обратно сновали шлюпки, перевозя мортиры, ядра и мешки с порохом.

Всю ночь и весь день матросы устанавливали осадные орудия, окружая их турами — высокими корзинами без дна, забитыми щебнем. Когда со стороны залива выросло десять батарей, мортиры начали басовитую перекличку…

Королевские артиллеристы поражали деловитостью и скоростью. Вроде только-только прозвучал выстрел, а прислуга уже банит ствол, поливает водой (ну, где тут уксуса-то напасешься?), засыпает порох и вкатывает ядро, завернутое в холстину. Главный бомбардир тыкает запальником и, не дожидаясь, пока вспыхнет порох, падает в окопчик. Выстрел и… очередное ядро, долетая до стены, раскалывается на куски…

Свеи были хорошими артиллеристами, но даже они не смогли спорить с валунами, из которых сложены стены обители — толку от обстрела не было никакого, но грохот мешал братии творить молитвы, а бабы жаловались, что овцы блеют, а коровы перестают доиться.

Испортив десятка три ядер, свеи принялись сосредоточенно выцеливать сруб у Святых ворот. Сосновые бревна подались не сразу. Когда же пробили первую брешь, среди артиллеристов раздался победный вой, сменившийся воплями разочарования — из дыры посыпался камень… Но поорав, артиллеристы снова принялись за дело. Пожалуй, если так пойдет, ядра пробьют-таки щебень и выломают ворота…

Воеводы просились на вылазку, но Авраамий медлил и разрешения не давал. Приказал лишь, чтобы Мансуров держал около ворот отряд, готовый хоть к бою внутри стен, хоть — к вылазке.

Ночью, когда все, кроме часовых на стенах да вахтенных на кораблях, спали, со стороны моря донеслись выстрелы, крики и шум. Один за другим вспыхивали сполохи, словно Северное сияние! От взрывов вдоль моря поднялись волны, а ветер едва не сваливал с ног караульных…

Настоятель и Авраамий, с усилием держась за перила, считали языки пламени, которыми расцвело море…

— Поморы это… — Посмотрев в недоуменные глаза игумена, Авраамий пояснил: — Мы, с Автомоном, Царствие ему Небесное, решили — коли туго придется, брандеры делать… Ну, брандеры — это…

— Да знаю я, что за брандеры такие, — отмахнулся отец игумен и перекрестился: — Господи, они ж на верную смерть пошли…

— Может, доплыл кто… — неуверенно сказал келарь.

— Нам-то почему не сказал? — сурово спросил игумен.

— Если бы сказал, так ты бы и не отпустил. Верно?

— Верно, — согласился настоятель. — Потому не отпустил бы, что на самоубийство похоже. А самоубийство, брат Авраамий, сам знаешь — грех великий…

— Может, и грех, — кивнул Палицын. — Только, отец игумен, если и есть грех — мой он. Я поморов на смерть отправил. А теперь вот Петьку Мансурова на вылазку отправлю…

Всю ночь около залива шел бой. Свеи-артиллеристы и те, кому удалось выплыть со взорванных кораблей, дрались отчаянно. Терять им было нечего. Авраамию еще дважды пришлось посылать отряды. Но к утру все было кончено. Берег около батарей был завален трупами, а на волнах остались лишь обугленные и еще чадящие остовы галеонов. Оставшиеся в живых свеи сдавались в плен…